Если честно - Майкл Левитон

родом?», «Рад тебя видеть» и так далее.

Все это казалось мне незначительной жертвой. Иногда мне самому становилось буквально дурно от своих действий; я сжимал и разжимал кулаки от ярости, но прятал их в карманах. Не упомянув о чем-то, о чем по правде стоило бы сказать, я потом часами чувствовал себя отвратительно, словно с похмелья. Я казался себе золотой рыбкой в пластиковом пакете с водой. «Один ты считаешь это ложью, – неустанно напоминал я себе. – Один ты, а больше никто».

Пару месяцев спустя после начала моего грандиозного эксперимента с неискренностью меня пригласили в недавно открывшийся ресторан, в котором столики были расставлены вокруг массивного белого рояля. После еды столы убрали, чтобы освободить место для танцев вокруг рояля. Позднее, когда большая часть гостей разошлась, менеджер – подруга одного моего товарища – выключила музыку. В наступившей тишине я через какое-то время попросил у нее разрешения сыграть на рояле. Получив таковое, я принялся играть разученный когда-то джазовый мотив. Та девушка сказала, что им как раз требовался пианист для фоновой живой музыки по воскресеньям, и предложила эту должность мне.

Мне как раз отчаянно требовалась работа, а идея работать пианистом мне понравилась, однако я понимал, что играть придется часами напролет, а общий хронометраж мелодий, которые умел играть я, не превышал и тридцати минут. Это не говоря уже о том, что, честь по чести, я не заслуживал денег за такую работу и не чувствовал себя вправе отнимать хлеб у настоящих пианистов. Раньше я бы посоветовал ей подыскать кого-нибудь другого, а заодно и порекомендовал бы пару-тройку подходящих знакомых, но в тот раз я решил поэкспериментировать. Я согласился и сделал вид, что более чем гожусь для такой работы. Она купилась и попросила меня прийти первый раз в ближайшее воскресенье, то есть через два дня. По моим прикидкам, на разучивание новых мелодий и оттачивание техники игры мне требовалась как минимум неделя, но я не стал честно говорить ей об этом, а солгал насчет уже имевшихся у меня на те выходные планов, уверив ее, что в следующее воскресенье точно смогу приступить к работе.

Всю ближайшую неделю я готовился к своему первому рабочему дню на новом месте. Однако к следующему воскресенью играл я все еще достаточно посредственно и был абсолютно уверен в том, что своим исполнением поставлю ту девушку в неловкое положение и что ей придется искать способ вежливо меня уволить. Однако моя игра всех устроила, к моему великому изумлению. Я мог бы счесть это доказательством того, что я играл вовсе не так плохо, как мне казалось, но хоть я и учился лгать другим, лгать самому себе было выше моих сил – я понимал, что все дело было в том, что владельцы ресторана и менеджер просто не очень внимательно слушали, да и вообще, вероятно, весьма слабенько разбирались в музыке. Куда бы меня ни взяли, ни одна работа на свете не была способна убедить меня в том, что я был хорошим пианистом. Однако порыв сказать об этом вслух я все же подавил.

Я не очень хорошо себе представлял, как буду заниматься поиском квартиры без помощи Евы, ведь именно она нашла нам предыдущую. В отличие от меня, она умела правильно себя вести с риелторами и потенциальными арендодателями. Помимо проблем с общением, против меня играл еще и тот факт, что я был фрилансером, а значит не мог предоставить гарантий стабильного дохода, хотя бы по причине отсутствия постоянного работодателя. Мало кто горел желанием сдавать квартиру учителю игры на укулеле.

Я слышал, что ложь в таких вопросах была настолько обыденной, что стала практически неотъемлемой частью процесса поиска жилья, своеобразным общепринятым ритуалом[78]. Я связался с одним знакомым, который пару раз нанимал меня сочинять музыку для рекламных роликов, и попросил его написать мне рекомендательное письмо, согласно которому я работал в его конторе на полную ставку и получал весьма немалую зарплату. Открывая ответное письмо, я уже готовился к тому, что мой знакомый назовет меня в нем низкосортным мошенником и заодно дебилом, однако выяснилось, что он вполне готов был оформить для меня такую бумагу.

Арендодатель привез меня в ветхую древнюю однушку, отлично, впрочем, расположенную и стоящую при том вдвое меньше рыночной цены. Я собирался было сказать ему, что он вполне мог бы просить за нее существенно больше, но вовремя одернул себя и промолчал, стараясь игнорировать физически болезненные неприятные ощущения где-то в животе. Не обнаружив в квартире пожарного выхода, я решил было спросить, не потому ли квартиру сдавали за такие смешные деньги, что в случае пожара она стала бы смертельной ловушкой для всех находящихся внутри, но вновь против воли промолчал. В ответ на вопрос арендодателя насчет моей работы и финансового благополучия я соврал о своей вымышленной должности и назвал ему свою весьма немалую несуществующую зарплату – то была самая моя наглая ложь за всю прошедшую жизнь. Арендодатель тут же предложил мне заключить договор. Я попытался было показать ему лживое рекомендательное письмо, любезно предоставленное моим знакомым, но мужчина отказался даже взглянуть на него, заявив, что верит мне.

На каждую ложь мой разум отзывался мощным стрессом и острым чувством вины и ужаса. В конце концов в этом странном неприятном чувстве в животе я с удивлением опознал то, что называлось стыдом. Я совершенно не привык еще поступать так, как мне самому казалось неправильным. Спасение от связанных с этим неврозов я находил в мыслях о том, что в моих преступлениях не было жертв как таковых. Вообще, даже самая эгоистичная ложь с моей стороны часто оказывалась выгодна не только мне, но и моим собеседникам – ресторан получил искомого пианиста, а арендодатель – жильца. И все же я никак не мог отделаться от мерзкого чувства, что меня вот-вот поймают на том или ином вранье. Я мысленно представлял себе эти ситуации, и в каждой из них я сам занимал позицию возмущения и оскорбленности.

– Так ведь это вы все сами хотели, чтобы я лгал! – сказал бы я. – Вы вознаграждали меня за ложь и методично склоняли к ней!

Однако я достаточно быстро понял, что мало кто реагировал на ложь окружающих так же остро, как я – даже поймав меня на вранье и возненавидев за это, большинство людей все равно ничего не сказали бы вслух из вежливости. Это не говоря уже о том, что даже самое неблаговидное мое вранье не считалось в обществе чем-то особенно предосудительным. Вскоре мое беспокойство по этому поводу начало утихать. Словом, я потихоньку начал привыкать лгать.

На дворе было лето 2010 года. Прошло