Если честно - Майкл Левитон

меня, но сама моего решения явно не одобряла.

– Она все еще хочет быть с тобой, – говорила она. – Ты еще можешь вернуть все, как было.

Мама открыто признавала, что скучает по Еве. В этом я был с ней абсолютно солидарен.

Мириам, которой на тот момент исполнилось уже двадцать три, ожидала при переезде, что Ева станет частью ее жизни в Нью-Йорке. Естественно, она одобряла мое решение менее всех.

– Лучше Евы ты себе стопроцентно никого не найдешь, никогда. Бросить ее было с твоей стороны просто тупо. Ты вообще кем себя возомнил, чтобы вот так взять и бросить ее?

Джош был настроен максимально нейтрально, спокойно и фаталистично.

– Печально, – емко констатировал он. – Случается, увы.

Хоть я и сам постоянно говорил другим то же самое, в тот раз это утверждение показалось ложным. Я хотел ответить, что таких потрясающих отношений вообще практически не бывает, и что никакое «случается» здесь вообще не уместно.

Поскольку у меня никогда и никого, кроме Евы, толком не было, я предполагал, что просто вернусь в свой изолированный кокон и продолжу жить фантазиями, как жил до переезда в Нью-Йорк. Однако я все же решил, что ничего не потеряю, приглашая на свидания разных знакомых девушек, которых находил привлекательными. Семейный лагерь давным-давно научил меня просить того, чего мне хочется, даже если я знаю, что мне ответят отказом. Я видел достоинство и мужество в том, чтобы пригласить девушку на свидание, и не видел ничего постыдного в отказе – меня все детство готовили к отказам и отвержению.

Меня приятно удивило, что все, кого я приглашал, отвечали мне согласием. Неприятно меня удивило то, что все они потом отменяли свидание или просто не приходили на него и переставали отвечать на звонки. Я логично решил, что я совершал некую ошибку на этапе между согласием и самим свиданием – возможно, предлагал неподходящие для свиданий места, или же все дело было в моих формулировках. В какой-то момент я решил спросить совета у одной своей знакомой, и та с сожалением поведала, что дело было вовсе не во мне, а в том, что все эти девушки на словах отвечали мне согласием, тогда как на деле им это было не нужно. Я считал себя профессионалом в области распознавания лжи, однако, как выяснилось, в моих познаниях были явные пробелы, если не зияющие дыры.

– Но с какой стати соглашаться, если ты явно хочешь и можешь отказать? – недоумевал я. Не дав знакомой ответить, я стал засыпать ее различными ошибочными теориями:

– Может, они просто бояться отказывать, потому что в прошлом те или иные мужчины, которым они отвечали отказом, начинали беситься и буйствовать? Или, может, они просто получают садистское удовольствие, вселяя в меня надежду, а потом растаптывая ее?

Моя знакомая предположила, что большая часть девушек, ответивших мне ненастоящим согласием, либо стеснялась открыто отказать, либо считала, что вначале согласиться на свидание, а затем отменить его – вежливее, чем просто сказать «нет».

Эти слова напомнили мне о школе, когда учителя спрашивали: «Вот тебе бы понравилось, если бы тебе такое сказали?» Вопрос был в корне неверный – мои чувства работали несколько иначе, чем у большинства людей, а потому я не мог понять чувства окружающих, представив себя на их месте. Из-за того, что для меня никогда не было проблемой отвечать отказом и слышать отказ, я не понимал, что другие готовы были на многое, лишь бы избежать таких ситуаций.

Иногда согласившаяся на свидание со мной девушка все же приходила, но обычно начинала жалеть о своем решении уже после обмена первой парой-тройкой реплик. Однако, несмотря на явное желание уйти немедленно, все они оставались и досиживали минимальное определенное правилами этикета время. Я пытался объяснить им, что прекрасно понимаю суть происходящего и что они вольны уйти, когда им заблагорассудится, но лучше моим собеседницам от этого не становилось, и они все равно не уходили раньше положенного вежливостью. Я никак не мог понять, что такого очевидно неприятного все во мне находили, и в какой-то момент решил, что никто не объяснит мне лучше, чем они сами. Я стал спрашивать измученных свиданием со мной девушек о том, что я сделал не так. Опять же, я считал, что терять мне нечего – свидание так и так пошло коту под хвост[77].

Первые несколько девушек в ответ солгали, сказав, что им все понравилось.

– Ой, да ладно, – смеялся я. – Отпираться после свидания ведь еще неудобнее!

Сколь бы я ни пытался выудить из них правду, они упорно цеплялись за свою ложь, даже понимая, что я на нее не куплюсь. А затем они, разумеется, исчезали под первым же удачным предлогом.

Два месяца спустя после нашего с Евой расставания мы с одним моим другом сидели в студии и снимали клип на мою новую песню под названием «You’re Somebody Even If Nobody Loves You». В какой-то момент я заметил, что одна девушка из съемочной группы свободно и совершенно не стесняясь давала интересные советы всему остальному персоналу – стилисту, хореографу и даже режиссеру. Ее слушали, причем не только потому, что ее советы и впрямь были отличными, но еще и потому, что сама она была очень милой и совершенно очаровательной. Да – она умудрялась каким-то образом нравиться окружающим, несмотря на свою честность и прямоту. По моей просьбе режиссер представил нас; оказалось, ее звали Конни. Мы провели вместе всего пару минут, за которые обменялись буквально двумя-тремя фразами, но между нами уже явно успела пробежать искорка. В принципе, мне все в ней понравилось. Вернувшись домой после съемок, я нашел в интернете ее дневник, в котором она часто и помногу писала о своих личных наблюдениях и ситуациях, в которых оказывалась. Потратив на чтение ее дневника куда больше времени, чем следовало, я пригласил ее на чашечку кофе.

В качестве места Конни выбрала одно тихое, уютное и безлюдное кафе в Сохо, напоминавшее интерьером охотничий домик – все внутри было отделано деревом, повсюду стояли чучела диких зверей, а стены были украшены намеренно вычурными портретами пожилых белых мужчин в охотничьих нарядах. Сама Конни надела на свидание черную водолазку с высоким воротом и черные же брюки. Ее ровно подстриженная челка подчеркивала выразительно изгибавшиеся брови и длинные ресницы. Я сказал ей, что прочел изрядную часть ее дневника. Что-то в этих моих словах ей явно не понравилось, но я не мог понять, что именно – то, что я читал ее дневник, или то, что сказал об этом ей. Я аккуратно сменил тему, но вскоре почувствовал, что она хочет уйти, и просто сказал:

– Слушай, Конни. Могу я у тебя спросить совета?

– Давай, – согласилась она, явно заинтригованная таким поворотом в нашем