Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

В общем, не отдал: радостно прошелся по магазинам с первой получкой в кармане и купил что намечал.

И отец сказал мне не сразу, но сказал: «Я бы тебе ее и так всю отдал, твою зарплату. Но я думал, ты в дом ее принесешь. Эх, Иван Иванович…» Отец называл меня Иваном Ивановичем, чтобы не нашла болезнь или смерть. Меня так давно уже никто не называет.

И горько признаться самому себе, что при жизни относился к отцу без особой любви, без должного внимания, что ли. Нет, ссориться мы не ссорились, но отец не был для меня, как сейчас сказали бы, неформальным лидером. Богатства к старости не нажил, неказист, некоторых зубов во рту нет, и не вставляет, ходит на даче в страшных шароварах, о которые вытирает руки, морщинистое лицо, лысый… — так я воспринимал отца в свои юношеские годы. Уж я-то никогда таким не буду, думал я, глядя на отца. Я буду всегда молодым, крепким, здоровым, состоятельным, и мои дети не будут пускать слюнки при виде черешни на рынке — я куплю им ее столько, сколько захотят, сколько смогут съесть. И денег буду давать им на пирожки, на мороженое, на кино, на аттракционы. Я не знал, кем я буду, но только не огородником, каким стал отец на пенсии. Он даже кур развел в один год, сделав им загородку из старого рыбацкого бредня.

Мне хотелось быть похожим на старшего брата Володю — изобретателя и выдумщика, начальника лаборатории. И куртки он носит, пошитые в ателье, и брюки у него стильные, и ботинки. И однажды, когда жена купила ему белые босоножки, он бросил их в горящую печку-голландку, сказав, что человек в белых босоножках не виден, потому что босоножки идут сами по себе.

9 марта 1999 г.

Сегодня праздновали 25-летие фантастического семинара Б. Н. Стругацкого.

Капустник. Поговорили, повспоминали. Пятнадцать лет назад я пришел в семинар. Но так и не стал фанатом фантастики.

Двоюродный брат Юра Хваленский прислал ксерокопию из научного дневника деда. Вот что записал наш общий предок в начале двадцатого века в тетрадь с черной коленкоровой обложкой:

У меня хранится редкий экземпляр фотографии дагеротипии, сделанной в 1844 г., вероятно, в Варшаве, на котором сняты моя мать еще очень юной девушкой и ее родители. Еще до сих пор при отраженном свете на этой фотографии ясно видны все натуральные цвета красок, переданные с удивительной нежностью оттенков. Попробовать самому изготовить дагеротипии на медных посеребренных пластинках.

Юра комментирует: Отсюда следует, возможно, какой-то польский вклад в родословную. Кроме того, моя мама говорила моей жене Лиле и о румынском вкладе (как сейчас выяснилось). Фотографией дед увлекался очень серьезно. От него оставался большой фотоаппарат, что-то вроде фильмоскопа для просмотра и большое количество слайдов на стеклянных пластинках. Всё это пропало. Докурочивали мы с братом…

Далее брат писал: Дом в Тамбове, на Астраханской улице, дед строил по собственному проекту примерно в 1908–1910 гг. Он был построен из стоякового дерева и обложен кирпичом. В нем было семь комнат + ванная + туалет. Земельный участок в полгектара. После смерти деда три комнаты + ванная + туалет были проданы с соответствующей долей земли. Затем перед самой войной часть от проданной ранее доли была перепродана семье Волковых (две комнаты). Так дедовский дом стал коммунальным, с тремя отдельными входами — два входа с улицы и один — через двор. Мы ходили через улицу.

Далее:

По словам мамы, дед был очень строгий, но никогда не повышал голоса. В своем кабинете уборку делал только сам. Кабинет был всегда заперт и вход туда запрещен. Только за хорошие успехи или поступки разрешалось в виде поощрения детям тихо посидеть в его кабинете, пока он работает и ставит всевозможные опыты.

То же самое я слышал от своей мамы! Еще слышал про коллекцию минералов, которую дед при советской власти отдал в музей, про золотой портсигар, хранивший пять папирос, после того, как дед бросил курить. Рассказывала мама и про то, как загремела в крапиву с французского велосипеда, когда отец учил ее ездить; и про лаун-теннис в короткой юбочке до колен; и про заповеди в доме деда: «Завтрак съешь сам, обед раздели с товарищем, а ужин отдай врагу», «Нет слова „не могу“, есть слово „не хочу“», «Кто рано встает, тому Бог подает», «Держи ноги в тепле, а голову в холоде», про гимнастику, которой дед заставлял заниматься детей и сам занимался.

Про Мичурина матушка тоже рассказывала, точнее, про его дрессированную лягушку, что прыгала возле беседки и выходила к гостям.

Письмо ученого брата из Обнинска сильно обнадеживает. Надеюсь, совместными усилиями мы соберем хоть какую-то картину жизни предков. Брат обещал порыться в старых документах и фотографиях и написать еще.

Буквально через два дня из Обнинска пришла бандероль. Я аккуратно развернул шуршащую коричневую бумагу и взял в руки старинную книгу с кожаным корешком переплета: «Полное Собранiе сочиненiй Н. С. ЛЕСКОВА. Приложенiе къ журналу „Нива“ на 1903 г. С.-Петербургъ. Изданiе А. Ф. Маркса».

Открыл книгу. На титульном листе стоял фиолетовый штамп «Александръ Николаевичъ БУЗНИ» и краснела карандашная надпись — «№ 309», очевидно, порядковый номер в личной библиотеке.

Полистал чуть тронутые желтизной страницы с поблекшими за сто лет буквами. Карандашные пометки, восклицательные знаки, осторожные подчеркивания. Дедушка, похоже, был вдумчивым читателем.

Под одним переплетом были собраны четыре тома: с 13-го по 16-й. Против каждого пункта в оглавлении стоял карандашный комментарий деда: «Замечательный очерк», «Интересный», «Курьезный рассказ», «Не важный», «Сносный», а рассказ «Ракушенский меламед» был снабжен безжалостной надписью «Эрунда!». Именно так, через «э». Я прочитал рассказ — наши вкусы совпадали.

И еще одно подчеркивание, почему-то произведенное дедушкой в самом начале романа «Смех и горе»:

«Семейный дом, в котором мы собрались, был из числа тех домов, где не спешат отставать от заветных обычаев».

На полях рассказа «Воительница» напротив фразы «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» стоял увесистый восклицательный знак. Я несколько раз перечитал фразу, и теплая грусть вошла в сердце.

Вот откуда пришло в нашу семью это выражение — из книги Лескова!

Мне представилось, как смуглый бородатый дедушка рассаживает вокруг себя детей-подростков, садится в кресло с холщовым чехлом и не спеша открывает книгу: «Сегодня мы прочитаем рассказ литератора Лескова „Воительница“. Кто начнет? Ты, Шурочка?» И моя будущая мама в платье со стоячим воротничком укладывает на грудь косу и берет у отца книгу. И потом они все вместе, включая младших — Бориса, Веру, Валечку, разбирают смысл этой фразы: «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» и, смеясь, подбирают примеры из общей жизни.

И нет уже ни деда, ни мамы, а книга осталась, явилась мне через сотню лет с карандашными пометками и пустяковыми, но милыми сердцу открытиями. И так трогательно стало, что защипало глаза.

Спасибо, Юра!

13 апреля 1999 г.

Утром Ольга открыла дверь в мою комнату, всхлипнула: «Мама звонила — папа умер…»

…Перед сном Юрий Эдуардович с Ириной Александровной сидели в креслах, читали вслух «Евгения Онегина», а через несколько часов его не стало. Обширный инфаркт сердца.

Добрый был человек Юрий Эдуардович.

Для Ольги он был высочайшим образцом чести и авторитетом. Максима любил, и Максим его. Он, похоже, всех любил. Даже меня, непутевого. Светлая ему память!

Последние годы он приводил в порядок свое родовое древо — для внука Максима. Несколько альбомов фотографий и схем. Яцкевичи — старинный польский род. Дед Ольги был натуральным поляком, расстрелян в 1937 году в Ленинграде. Вторая ветвь по линии тестя — Шиляевы, русские дворяне. Теща — простая русская женщина, с тамбовскими корнями, ее предки работали на Металлическом заводе.

20 апреля 1999 г.

Сегодня дед Каралис решил пощадить меня и сам вышел навстречу внуку.

Перед закрытием я забежал в Библиотеку Академии наук, чтобы заказать книги на завтра. Вдоль старинного деревянного барьера медленно тянулась очередь сдающих книги. Рыжая девушка передо мною медленно подвигала к финишу массивный «Весь Петроград, 1917 год».

Именно в ней, как уверяла архивист Лена, был найден мой дедушка с неопределенным родом занятий!

— Извините, можно быстренько посмотрю одну фамилию? — я коснулся справочника.

Девушка безразлично пожала плечами, я надел очки и вскрыл увесистую книженцию на букве «К». Мельчайший экономный шрифт:

…Каралин…

Каралис Павел Констант., прчк, Невский, 79.

Что за таинственное «прчк»? Волнуясь, я стал искать список сокращений — не нашел и, когда подошла очередь, попросил библиотекаря помочь с расшифровкой надписи. Женщина приложила лупу к странице: