Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

скоро достигнет половой зрелости. Нужно убедить Павсания сделать признание в присутствии граждан Спарты, которые смогут свидетельствовать против него. Вот мой план. На мысе Тенарон есть старое заброшенное здание. Сообщи Павсанию, что ты вернулся, и назначь ему там встречу. Он обязательно придет. Нужно заставить его признаться так, чтобы услышали свидетели, которые спрячутся за фальшивой стеной. Об остальном мы позаботимся сами. Теперь иди, тебе не стоит здесь задерживаться. Постарайся остаться незамеченным и не привлекай лишнего внимания. Ты получишь вознаграждение за свою службу. Равные не пользуются деньгами, поэтому я не могу заплатить сразу. Но я позабочусь и об этом: скажи, что ты предпочитаешь, афинское серебро или эвбейское… или, может быть, кизикены?

– Я делаю это не ради вознаграждения, – ответил Лахгал, – и я не возьму твои деньги. – Затем он встал, закрыл лицо и ушел.

Через три дня дома у Павсания обнаружилось письмо. Ни один из его слуг не заметил, как его принесли. Прочтя его, Павсаний пришел в ужас и смятение. Лахгал жив. Это могло означать только то, что Клейдемос либо обманул его, либо предал. Сперва мелькнула мысль убежать, но затем Павсаний понял, что побегом он лишь признает свою вину. Кто согласится предоставить убежище беглому преступнику, не имеющему власти? Уж лучше, решил он, встретить опасность лицом к лицу. Если письмо и правда написано Лахгалом (некие обороты в письме не оставили у Павсания сомнений в авторстве), то, может быть, получится заключить с ним сделку или хотя бы узнать, открыл ли он тайну кому-то еще. Павсаний отправился на назначенную встречу. Место было ему знакомо – старая полуразрушенная дозорная башня на самом краю скалы. Это было безлюдное и заброшенное место, которое постоянно продувалось ветрами.

Павсаний вошел, толкнув обветшалую дверь, и услышал в полумраке знакомый голос:

– Говорят, никто и никогда не возвращался из подземного мира, не так ли, Павсаний? И все же я здесь… Войди, не стой в дверях.

– Послушай… – сказал регент.

– Нет, это ты послушай, – ответил юноша и вышел из тени. – Сейчас я сильнее тебя.

Почти непроизвольно рука Павсания потянулась к эфесу меча.

– Безумец, – сказал Лахгал, – неужели ты думаешь, что я настолько глуп, что не принял мер предосторожности на случай, если ты вновь попытаешься убить меня?

Павсаний опустил руки и голову.

– Слушаю тебя, – сказал он покорно.

– Я попросил тебя прийти, потому что хочу понять, за что ты приговорил меня к смерти. Неужели за то, что я служил тебе верой и правдой, ухаживал за тобой, когда ты болел, всегда следовал за тобой словно тень, терпел твой разврат…

– Я думал, ты любишь меня, – перебил Павсаний.

Лахгал издевательски рассмеялся:

– Неужели ты так опустился? Ты прекрасно знаешь, что власть имущих и слуг не может связывать любовь, а лишь насилие и страдания. Так что не надейся, что можешь рассчитывать на мои чувства. Их и не было никогда. Я всего лишь хотел показать тебе, как истинную преданность можно обменять на будущую свободу. Это честный обмен между двумя мужчинами.

– Я был искренен, когда обещал тебе свободу, и я сдержу слово.

– Теперь-то я понимаю, – усмехнулся в ответ Лахгал, – о какой свободе шла речь: лишив меня жизни, ты освободил бы меня от всех мыслей и забот!

– Не смейся надо мной, – прервал его регент мрачным голосом, – выслушай меня. Я могу все объяснить, если пообещаешь вдуматься в мои слова и не станешь поддаваться обиде и гневу. Раз ты позвал меня, значит ты готов выслушать.

– Говори, – холодно ответил юноша.

– Я все расскажу, но сначала я хочу понять, почему Клейдемос предал меня.

– Должно быть, у тебя поистине мерзкая душа, – сказал Лахгал, – если ты видишь предательство даже там, где его нет. Клейдемос честно выполнил все твои приказы, все, кроме одного. Я прочел твой приказ, пока он спал, и сбежал. Не потому, что боялся, что он убьет меня: он хороший человек. Просто я не хотел испытывать его совесть. Оставим это, мне интересно другое.

После этих слов Павсаний успокоился: еще не все потеряно. Нужно было просто убедить Лахгала. Он продолжил речь, не ведая о том, что в эту минуту выносил себе смертный приговор.

– Я не желал тебе смерти, Лахгал, клянусь. Персы выдвинули мне такое условие: я не мог отступить, они могли заподозрить меня в чем-нибудь и сорвать все мои планы. Они вообще могли решить, что я враг. На кону были тысячи человеческих жизней, я не мог… Но ты должен поверить: я написал этот приказ против воли с невыразимой горечью в сердце. Может быть, ты терпел все эти годы в надежде обрести свободу. Но я любил тебя и не мог не проявить своей искренности. Скажи, мой юный друг, причинил ли я тебе хоть раз боль? Не старался ли я всячески помогать тебе, не делился ли я с тобой своей жизнью, планами, грезами? Ты тоже ввел меня в заблуждение, ведь я верил во взаимность наших чувств.

Лахгал смотрел на этого раздавленного человека, чья жизнь была во власти его врагов. Герой битвы при Платеях, греческий полководец… От него осталась лишь тень. Слова Павсания показались Лахгалу искренними, и в его сердце закралась жалость к этому человеку. Однако гнев и жажда мести завели Лахгала слишком далеко, и он не мог повернуть назад. Задуманное надлежало выполнить. Поэтому он ответил лживыми словами, и Павсаний ушел, сожалея о своем приказе убить Лахгала.

К вечеру царь вернулся в Спарту. По дороге он думал о том, как связаться с Клейдемосом и за раздумьями не обратил внимания на пятерых эфоров, стоящих у ворот Амикл в окружении двух дюжин вооруженных воинов. Когда он приблизился, обнаружилось, что ждали именно его. Эфор Эписфен, стоявший позади остальных, подозвал Павсания жестом, и тот понял, что все кончено. Он подстегнул коня в надежде ускользнуть, но один из солдат метнул копье, поразив животное в бок. Конь рухнул, а Павсаний, оказавшись на земле, встал и бросился бежать. Но преследователи не отставали. У Акрополя царь начал растерянно озираться в поисках убежища, но всюду встречал лишь неприязненные и безучастные взгляды. Все двери захлопнулись перед ним. И тогда он попытался укрыться в Медном доме, двери которого были открыты. Никто не посмел бы осквернить святыню. Задыхаясь, Павсаний затворил за собой двери и скрылся за алтарем. Эфоры не могли войти в храм, чтобы арестовать царя, поэтому они приказали замуровать дверь и снять крышу. Царь провел в храме несколько дней, страдая от палящего солнца и голода. С оголенных стропил за ним равнодушно наблюдали враги. Каждую ночь царь кричал и бранился, затем наступила тишина.

Тогда эфоры осознали, что, если Павсаний умрет в храме, он осквернит священное место, и решили