Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

доблестных сыновей.Боги позавидовали драгоценному дару,который преподнес ейЛев Спарты.

Клейдемос громко позвал илота, и тот примчался, привязав осла.

– Кто написал это? – спросил он и указал на камень.

Илот посмотрел и ответил:

– Господин, я поступил к тебе на службу, поскольку давно возделывал поля твоего отца Аристархоса, да воздадут ему честь. Старейшины позвали меня и моих товарищей для строительства гробницы. Я не умею читать, но хорошо помню, что здесь были только первые четыре строки. В этом я уверен. Если хочешь убедиться в моей искренности, можешь расспросить моих товарищей или обратиться к архивам совета. Там должна быть копия этой надписи, поскольку она была сделана за счет государства.

– Ты полностью в этом уверен? – спросил Клейдемос.

– Все было так, как я сказал, господин. Можешь сам убедиться в этом без труда.

– Спасибо, – ответил Клейдемос. – Теперь ступай, позаботься о доме и вещах, я скоро приду.

Слуга ушел, а Клейдемос остался у могильного камня. Сомнений быть не могло: три заключительные строки были добавлены позже. Во-первых, они были написаны другим почерком. Во-вторых, начальные строки располагались ровно посередине камня, а последние располагались настолько низко, что почти касались земли. В дополнительных расспросах не было нужды. Но кто же мог добавить эти строки? И что это за дар, о котором в них говорится? Может быть, в этих словах скрыто некое послание, возможно очень важное. Клейдемосу нужно было узнать, к кому оно обращено и что означает.

Он направился к дому, илот стоял в конюшне рядом с ослом. Клейдемос открыл тяжелую дубовую дверь, и та скрипнула ржавыми петлями. Перед ним предстала печальная картина запустения: с потолка свисала паутина, все вещи были покрыты толстым слоем пыли; несколько больших крыс разбежались в разные стороны при появлении человека. Статуи героев Клеоменидов тоже покрылись пылью и паутиной. Клейдемос прошел в остальные помещения и обнаружил комнату, которая когда-то, видимо, служила спальней его родителям. От большой старинной кровати остался лишь каркас из массивного дуба, а в матрасе и одеялах мыши устроили гнезда. В коридоре раздался звук шагов: слуга ждал указаний хозяина.

– Я желаю, чтобы дом убрали и привели в порядок, потому что я собираюсь здесь жить, – сказал Клейдемос и направился в атриум. – Когда все будет в порядке, я позову женщину, которая вырастила меня на горе Тайгет как сына твоего народа. Как тебя зовут? – спросил он пожилого слугу.

– Алесос, господин.

– Ты знаешь, о ком я говорю?

– Да, господин, ты говоришь о дочери Критолаоса. Твоя история хорошо известна в городе.

– Тем лучше, – продолжил Клейдомос. – Сегодня я буду ночевать в атриуме.

Клейдемос до позднего вечера работал вместе с Алесосом и остальными слугами, которых привели с полей. Когда стало темнеть, он развел огонь в середине атриума, зажег жертвенные лампы и почувствовал, что в старинный дом вернулась жизнь. Он сел у огня вместе со слугой, который его сопровождал.

– Сколько тебе лет? – спросил Клейдемос.

– Больше семидесяти, господин.

– Сколько лет ты служишь этому дому?

– С тех пор как родился, как и мой отец, и отец моего отца.

– Значит, ты много лет прожил с хозяином дома, Аристархосом.

– Да, господин. Когда я был молод и полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.

– Расскажи о нем… Каким он был?

– Он был великим воином, но не только; воинская доблесть – обычное дело в этом городе. Ваш отец был справедливым и щедрым человеком, поэтому он мог доверять нам.

Слуга встал, чтобы подбросить дров в огонь, затем снова сел и продолжил тихим голосом:

– Наш народ не любит спартанцев, господин…

– Знаю, Алесос, я жил среди твоего народа.

– Они как пустые панцири из железа и бронзы, у них нет души.

– Ты смелый человек, раз говоришь эти слова командиру четвертого отряда равных.

– Твой отец был настоящим мужчиной. Не было ни единого раза, чтобы его рука кого-то ударила или унизила.

– Что ты думаешь обо мне?

– Ты действительно хочешь знать, что я думаю?

– Да, говори свободно.

– Голос крови не смолкнет. Было написано, что ты вернешься туда, откуда начал свой путь. Только тебе ведомы тайны твоей души, но я чувствую, что наследие Критолаоса не утрачено. Угли долго тлеют под пеплом, и лишь глупцам кажется, что они угасли. Достаточно дуновения ветра – и пламя снова вспыхнет.

Клейдемос опустил глаза:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, старик.

– Господин, среди слуг есть те, которые из-за бедности или страха стали глазами и ушами власть имущих и угнетающих наш народ; берегись их, я назову их имена. Что касается меня, знай, что я почитал Критолаоса так же, как любил твоего отца Аристархоса. Ты растение, пустившее корни на двух полях, и я с любовью возделывал каждое из них. Если хочешь, я могу доказать тебе. Ты правильно делаешь, заботясь о доме, в котором родился, и чтишь память своего отца, прославленного воина и несчастного человека. Может быть, твой путь еще скрыт от тебя. Лишь боги могут приоткрыть завесу над ним.

Клейдемос встал, чтобы помешать угли.

– Боги знают, каким путем нам суждено идти, – сказал он, глядя на ярко пылающее в очаге пламя. – Завтра ты поднимешься на гору и приведешь женщину, которая была мне матерью на протяжении двадцати лет. Ты скажешь, что все это время я думал о ней и только судьба разлучала нас, что я жду ее, исполненный сыновней любви.

– К рассвету я буду в пути, – сказал слуга и встал, – поэтому, с твоего позволения, я пойду спать.

– Ступай, – сказал Клейдемос, – и пусть боги пошлют тебе крепкий сон.

– И тебе того же, господин, – ответил старик и открыл дверь, чтобы уйти.

– Придет ли она? – спросил Клейдемос, не оборачиваясь, а как бы размышляя вслух.

– Придет, – ответил слуга и закрыл за собой дубовую дверь.

Клейдемос лег у огня и долго думал о матери, которая ждала его в хижине на горе, и о той матери, которая спала вечным сном в холодной могиле под черными кипарисами.

Он увидел ее издалека, сидевшую верхом на осле, которого Алесос вел за поводья. Клейдемос тут же узнал ее, бросил серп, которым косил сорняки во дворе, и бросился бегом, невзирая на хромую ногу, всегда дававшую о себе знать в плохую погоду. Даже самая пронзительная боль не смогла бы остановить его. Он поднял мать на руки и долго, крепко обнимал ее, не говоря ни слова. Алесос тем временем отвел осла в конюшни.

– Мама… – наконец вымолвил он. – Мама, какие у тебя… длинные и седые волосы.

Он погладил ее по голове, по лицу, а затем снова прижал к себе. Ее теплые слезы капали ему на лицо, и он услышал дрожащий голос:

– Сын мой, я благодарю богов за то, что они даровали мне этот день. С тех пор как ты ушел, по вечерам, закрывая дверь, я всегда смотрела на тропу, ведущую