Повести и рассказы - Павел Мухортов

— Честно говоря, такой встречи я предполагать не мог, — улыбаясь, начал Генка, — что угодно, как угодно, я бы не удивился. Представляешь, три дельца: Олег, Василий и я, едут к одной девушке!

— А ты с ними, как я поняла, скантовался?

— Да, я тебе говорил, что хочу попробовать себя на журналистском поприще. Собираю материал о безнравстенности этих нравственных, какими они себя считают, людей. Он начал злиться, и пальцы, которыми он хрустел, эта приклеившаяся привычка, выдавала его.

— Ой, кабальеро, не расшиби себе лоб! Но злость в работе — это здорово! — подметила Светлана. — Знаешь, ты угадываешь мои желания. Я только хотела натолкнуть тебя на тему морали, связанную именно с Алесом, и его приятелем Сосилием.

— Сосилием? — ганка с удивлением в глазах и голосе перебил.

— Как? Ты не знаешь их кличек? Это я назвала Ходанича Алесом от слова капут, по–моему слово характеризует полностью, как и Сосилий Хомяков… Э–э–э. На чем мы остановились? Да, но мне помешали обстоятельства. А ты уже сам включился в нее. Беспроволочный телефон сообщил, что у них появился новый компаньон, и веришь нет, я сразу догадалась, что это за компаньон. — Светлана, не отрывая взгляда, смотрела на Генку, прямо в глаза, не мигая.

Геннадий поначалу пытался спрятаться от них, почему — он и сам бы не пояснил, но не заметил, как впился взглядом в девушку. В завязавшейся дуэли кто кого переглядит, побежденный правилами не предусматривался. Не прерывая разговора, они просто смотрели друг другу в глаза, сверяя свои мысли по индикатору честности собеседника.

— Так вот, я собрал интересный материал о жизни и устремлениях наших общих знакомых. Теперь осталось малость: объявить им об этом и потешиться над реакцией! «Нет, не точка. Засадить их в тюрьму — это навсегда упрятать тайну. Тайну знает Ходанич, может быть. Хомяков. Это тайна убийства. Это точно! Их надо судить не за фарцовку, а за убийство. Нет пока все не раскрою, никто не прочтет: ни в милиции, ни в редакции». Чашка замерла у губ.

— Не все, Гена, не обалдей от задумок! Я подкину тебе материал посущественнее. Тебе нужны доказательства, факты, свидетели. И тебе, надеюсь, будет небезразлично узнать об их отношениях между собой.

Светлана быстро встала и подошла к столику. Взяла пачку фотографий, отобрала некоторые и протянула Ткачуку.

— Это иллюстрации к их безмятежному времяпровождению, а также и неопровержимое доказательство. А теперь чуть–чуть послушай…

Между Хомяковым и Ходаничем, хоть они и неразлучны, нет единства. Ходанич лидер, он управляет волей и действиями Хомякова. Василий тащит весь груз махинаций на своем горбу, если так можно выразиться, а питается грибами отсосиновиками, тогда как лавры достаются Ходаничу. Первый понимает, что идет в дураках, но ничего поделать с собой не может. Ходанич слишком опутал его. Да и Василий в принципе, доволен, под руководством Ходанича он живет прелестной жизнью. И все же Хомяков ищет пути избавиться от своего опекуна, а во мне он увидел спасительный кораблик. А вот Ходанич увидел во мне прекрасную партию, и между ними кипит настоящая война, о которой они естественно вслух не говорят. Борются они за право быть первым, то есть за право стать моим мужем, и тогда перед ними откроются сказочные перспективы. Кто будет счастливчиком? — Светлана хитро подмигнула Генке. — От Хомякова я получила три предложения, от Ходанича пока одно. А когда они встречаются у меня вместе, молчат. Как это смешно? — Светлана непринужденно расхохоталась.

Геннадий посмотрел фотографии.

— Я возьму их?

Девушка утвердительно кивнула. Генка положил их во внутренний карман пиджака.

— Ну, шпионка! Ну… молодец.

— Давай, отвлечемся от наших «друзей». Не слишком ли много чести?

— Есть, товарищ командир, отвлечься. Рисунки свои покажешь?

— С удовольствием.

Светлана сняла со стены маленькую картину в самодельной рамке.

— Это единственное, что могу показать, обычно дарю.

Генка приблизился к девушке, встал за спиной и внимательно разглядывал изображение.

Мазками, в стиле экспрессионистов, обнажилась по весне от снега жирная земля.

Звонкие ручьи, мутные и грязные, пели на проталинах. Но весеннее солнце не создавало бодрого настроения, а наоборот душу грызли скука и грусть.

— Искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его, — вынес Генка свой приговор и добавил, — это не мои слова, по–моему их сказал Оскар Уайльд, посмотрев бы твои работы.

Светлана обернулась и одарила Генку нежным взглядом.

— Давай потанцуем.

Теперь настала очередь пожать плечами Генке. А Светлана уже меняла пластинку на диске проигрывателя.

— Я люблю Аллу Пугачеву. Не возражаешь?

— Нет.

Обнявшись, они медленно кружились на месте.

— Нет, это финиш! — воскликнула она. — С курсантом я еще не танцевала.

— Кстати, о курсантах. Честно говоря, не в мой адрес, но анекдот классный… Прибегает девочка домой и сообщает маме, что выходит замуж, мама хладнокровно спрашивает: «За кого?» «За курсанта, мама»; мать хватается за голову. «Ой–ой–ой! Может ты чуть подождешь, мы тебе человека найдем?!»…

Светлана ничего не сказала на замечание Генки. Незаметно они остановились и просто посмотрели друг на друга; Геннадий подчиняясь, как ему показалось, гипнотическим глазам Светланы, нежно поцеловал ее. Они снова сидели; Генка в кресле, Светлана на диване.

— Что ты думаешь обо мне?

— Определить, значит, ограничить, — дипломатично уклонился он от ответа. Светлана глубокомысленно промолчала, поняв Ткачука. И Генка понял, что раскрыт: — Хорошо, постараюсь ответить с помощью того же Оскара Уайльда: «Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда хорошие люди счастливы».

— Очень мило. Они рассмеялись.

— Знаешь, когда я шел к тебе, честно говоря, заготовил такую речь, думал поспорить с тобой по вопросам взглядов на жизнь. А сейчас чувствую себя полным идиотом. Не знаю даже, что говорить девушке, дабы ей не наскучить. Небывалый случай в моей богатой жизни! — Генка одухотворенно размахивал руками…

— Спорить бесполезно, твой же любимый, как я заметила, Оскар написал: «Спорят только безнадежные кретины».

Светлана ничего не говоря, вышла из комнаты, а через минуту на столе очутился кофейник.

Возвращаясь к старой теме, Геннадий как бы невзначай напомнил: — А я бы с удовольствием послушал мнение постороннего о себе.

— Ха! Кабальеро! Пойми, объективно тебе в глаза никто ничего не скажет. Если будут критиковать, то незаметно вытащат на свет и что–то хорошее, но оно будет несущественным. А если начнут хвалить, то влезут в такие дебри…, — Светлана махнула рукой.

— Лучше поговорить, например, о Хомякове и Ходаниче. Здесь мы найдем больше истин.

— Зачем о них бесполезно спорить? — Скептически спросил Генка и сам же ответил, — вычертить их недостатки? Тоже вопрос — зачем? Исправить их практически невозможно. Да и вообще исправлять и переделывать человеческую натуру — значит, только портить ее. Это опять Уайльд, — Генка машинально взял чашку кофе.

— Люблю смаковать его с сигаретой. Можно?

— Да, пожалуйста. Я открою форточку. Она отодвинула штору и дернула за покрашенный железный прут, форточка поддалась.

— Знаешь, Светлана, меня все же мучает вопрос, кто ты? Честно говоря, хочу в этом разобраться. Все, что мне ясно в тебе, так это то, что ты потеряла счастье, но все же счастлива; ты не видишь радости жизни, но всегда радуешься, мне пока не ясно, чему; тебе не везет, а ты веришь в везенье. Собственно так и должно быть: человек верит в то, чего у него нет.

Геннадий, пускаясь в философские размышления, старался отвлечься от всего, выбирая глазами предмет однотонный, и сейчас он смотрел на потолок.

Светлана дерзко, но по–дружески прервала его рассуждения: — Дудки, дружок! Ты кажется, до сих пор не разбираешься в значении слов: счастье, радость, везение. Да, я твердый орешек, и редко схожу со своей жизненной позиции. И мне не нравится то, что ты назвал меня несчастной… От других я этих оскорблений бы не приняла, отправила бы к дьяволу. Возможно, узнав меня чуть побольше, ты бы не сделал этого. Но раз получилось, мое право и долг — объяснить тебе.

Светлана поставила чашку на стол и потрогала серьгу в ушке. — Я не хочу, чтобы моя речь была слишком дерзкой, но не отвечаю за то, что получится… Не встречал ли ты счастливых людей, которые несчастливы? Смеющихся с камнем на шее людей, у которых есть все, а они говорят, что им не везет. Их сколько угодно! И разве будешь ты им перечить? Утверждать, что они заелись и счастливы? Дудки! Ты не знаешь этого! Категории эти, Гена, настолько субъективны, что каждый определяет их индивидуально. Может я ошибаюсь. Но жизнь научила меня многому и ошибаться к тому же может каждый, ибо не ошибается только тот, кто ничего не делает. И именно в стремлении к новому заключается моя жизнь. Поэтому могут быть и ошибки. А тот кто ложится на дно, называется живым трупом.