Повести и рассказы - Павел Мухортов

Не подумай, что я обыватель. Я не считаю, что нужно замкнуться в коробочку от невзгод. Думаю, ты поймешь о какой простоте я говорю. Человечество всей своей цивилизациею, развитием стремится облегчить свою жизнь. Для того придуман рычаг, иголка, пила, машина ЭВМ, расщеплен атом. Но от прогресса науки и техники отстал прогресс человеческой личности! Отсюда трагедии. В письме этого не изложишь. Оставим на потом.

Я не верю в судьбу, я верю в людей и знаю: они будут счастливы, и ты, и я вместе с ними. Если счастлив ближний — счастлива и я. Если нет — то я обязана делать все для того, чтобы он был счастлив. А он в свою очередь сделает тоже самое для других. Хорошо было бы, если бы люди видели в этом цель своего существования, а не жили по принципу «ЧЧВ» — человек человеку волк.

Знаешь, кода я познакомилась с тобой и особенно после нашего инцидента, то стала убеждать себя в нравственности всех моих поступков. Парадокс? И еще: если человек катится вниз, его невозможно удержать, стоя на горе, а только ниже его. Ты данном случай стоял ниже и остановил меня или наоборот, я стою ниже и пытаюсь остановить тебя и от того выбираюсь сама. Возможно у меня глупые суждения — судить тебе, желательно в устной форме. Извини за почерк сумасшедшего и мысли тоже.

С. П.

Геннадий ухмыльнулся. «Нет, в ней что–то есть. Интересно будет поговорить… К черту дела! Еду к ней».

Он оделся и сбежал вниз. Лифтом он не пользовался, стараясь изыскивать любой момент для тренировки ослабленного организма.

* * *

Светлана жила в старом, но добротном доме, на третьем этаже.

— Хэллоу, кабальеро! — она улыбнулась так нежно, что Генка почувствовал, как по телу пробежало приятное тепло. — Заходи, у меня гости, но ты их знаешь, не удивляйся.

Ткачук подал девушке цветок.

— Какая прелесть! — возвышенно произнесла она. — Я люблю, когда дарят или один цветок или огромный преогромный букет. Спасибо.

Геннадий снял куртку, нацепил шапку на могучие развесистые рога, отметив про себя, что комната Светланы чем–то напоминает комнату Ирки, хотел снять обувь, однако Светлана остановила его: — Нет, нет. Проходи так, у нас все равно уборка.

Не обмолвившись ни словом, они прошли в комнату. На плечи спустился приятный полумрак… Окна были зашторены. На двух подсвечниках: один в виде девушки индианки, стоящей на коленях с вытянутыми руками, в которых она держала чашу под свечи; второй в форме шара на подставке, — горели свечи, и по их столбикам переливаясь через край, слезился расплавленный воск. Казалось, что комната не имеет границ и откуда–то из глубины вселенной, неслась спокойная и возвышенная фуга Баха. В креслах сидели Хомяков и Ходанич. Пили кофе.

Светлана кокетливо уселась на диван. Олег и Василий удивленно хлопали ресницами, глядя на Ткачука. Он же, как будто готовился к такой неожиданности, спокойно поздоровался, смело, как у себя дома, подвинул кресло и, непринужденно развалившись в нем, достал сигарету.

— Вы знакомы?! — воскликнул Хомяков, и его глаза забегали по лицам присутствующих. Геннадий хотел что–то сказать, но Светлана опередила его: — Ха! Мы–то знакомы давно, еще с художественной студии. А откуда вы знаете друг друга? А?

— Мы — друзья детства. Но разве ты, Гена, рисовал? — и еще больше удивился. — И ты еще рисовал ко всем своим заслугам!? — Хомяков выжидательно посмотрел на Ткачука. Геннадию ничего не оставалось, как кинуть в знак подтверждения головой.

— Ой ля–ля–ля? Редчайшая встреча, — Подхватила Светлана.

— И ты, брат лихой, скрывал от нас такое сокровище? — Ходанич в шутку укоризненно спросил Генку, показывая взглядом на Светлану. — Ты эгоист, абориген!

Шторм бушевал в душе Геннадия. От фальшивого панибратства с Ходаничем хотелось спороть любую глупость, лишь бы тот заткнулся, но Генка опять пересилил себя. Глубоко затянулся дымом.

— Так–то оно так, но такое сокровищедает повод для торжества, — не унимался Хомяков.

— Нет, уж дудки! Сегодня день кефира, — обрезала Светлата дальнейшие дебаты по предложению Василия.

В окружающей обстановке накапливался какой–то заряд. Светлана определенно видела, как недобро сверкали глаза Геннадия, когда он подымал мутный взгляд от пола и резко бросал его то на Олега, то на Василия, словно это хладнокровное спокойствие, как затишье природы перед грозой, предвещало ураган человеческих чувств. Она знала Генку обычно болтливым и, даже когда он грубил, понять его было трудно. Ходанич же недоуменно оценивал всех по очереди, а Хомяков беспокойно посматривал на часы.

— Извините, господа, время аудиенции закончилось. Вас в срочном порядке нужно покинуть мои апартаменты… Дьявольщина! На мне еще висит уборка, так что… Сгиньте, — она пожала плечами.

Хомяков только этого и ждал.

— Олег, а мы засиделись. Дела не терпят отлагательства. Мы подбросим тебя, Гена.

— Да, да, спасибо. Я зайду, Светлана, потом, поболтаем о жизни, — Генка вопросительно смотрел на девушку и по ее беглому выразительному взгляду понял, что надо делать.

Они оделись и с шумом вывалились на лестничную площадку. Внизу Ткачук отказался ехать, ссылаясь на то, что ему врачи советуют ходить пешком, и скрылся за углом. Ходанич и Хомяков влезли в машину, постояли минуты две, не заводя мотора. Молчали.

— Что–то здесь не то, — Олег повернул ключ зажигания.

Жигули резко тронулись с места и тоже скрылись за поворотом. Они неслись по шоссе.

— Не нравится мне эта встреча. Ткачук разве рисовал? Чушь! — Ходанич размышлял сам с собой, Хомяков слушал его и нее перебивал. — Откуда же Светлана знает его? Тогда, вечером, номер телефона набирал ты, она его узнать не могла. Если они встречаются, значит, знают об истории звонка. Ткачук сделает вывод, … и тогда… А кто его задумал?! Кто решил звонить ему? Это по–моему твоя идея! — Ходанич уперся подбородком в грудь и секанул Хомякова яростным взглядом. — Не так важно что и как, но ты, Васен, поплатишься, если Светлана узнает все об обмане, о тебе, о Лене… Скверная история, а я хотел на ней жениться. Теперь это будет сложнее.

Хомяков от души порадовался рассуждениям товарища, но, вспомнив, что сам находится в подобном положении, тяжело вздохнул: «Опять этот мушкетер на моей дороге!» Он разрывался от злости, а Ходанич как будто знал его мысли.

— И опять этот мушкетер чертов стоит на моем пути. Надо его выводить из дела. И чем скорее, тем лучше, и желательно со «свиньей», неплохо бы устроить его годика на два–три за спекуляцию, пожалуй мы подогреем его на валюте…

Тем временем Геннадий обошел дом, в котором жила Светлана и вновь поднялся к ней. Он еще не успел позвонить, как девушка открыла ему: — Ты прелесть! Все понял и вернулся.

Она провела его в свою комнату, усадила заботливо в мягкое, глубокое кресло, а сама убежала заваривать кофе. Разобраться сейчас в своих чувствах Генка не мог. Он сидел у девушки, которую ударил, которую забыл, совсем выкинул из головы, но которая опять чем–то привлекла его, по каплям возвращая утраченные силы и терпение, чтобы до конца выдержать мерзкую роль в деле с Ходаничем и Хомяковым.

Думая о ней, Генка параллельно восхищался профессией журналиста, основательно презираемую несколько дней назад; а теперь он воочию убедился в важности того огромного дела, совершенно противоположного делу его давних врагов. Он видел журналиста и судьей, и следователем, и адвокатом, и писателем, и психологом, и актером ради истины. Представляя испуганные и обозленные рожи Ходанича и Хомякова, когда он даст прочесть материал или то, что завтра в прокуратуре могут подшить в дело, у Генки захватило дух. И лихорадочная радость пробегала по телу: теперь он близок к тайне. Геннадий еще не знал посвятит ли свою жизнь журналистике, или он в ней временное лицо, также, как не знал о том, как долго протянется диалог со Светланой. Но сейчас его одолевало сладостное ожидание и единственное желание, чтобы этот диалог длился как можно дольше.

Вошла Светлана с изящным антикварным, черным подносом, на котором дымилась пара чашек. Светлана элегантно расположилась на диване, подперев подбородок локтями, и смотрела веселыми глазами на Геннадия. Ее настроение передалось Ткачуку. Он пил кофе, боясь поперхнуться из–за брызнувшего смеха.

— Честно говоря, такой встречи я предполагать не мог, — улыбаясь, начал Генка, — что угодно, как угодно, я бы не удивился. Представляешь, три дельца: Олег, Василий и я, едут к одной девушке!

— А ты с ними, как я поняла, скантовался?

— Да, я тебе говорил, что хочу попробовать себя на журналистском поприще. Собираю материал о безнравстенности этих нравственных, какими они себя считают, людей. Он начал злиться, и пальцы, которыми он хрустел, эта приклеившаяся привычка, выдавала его.