Повести и рассказы - Павел Мухортов

— Давай руку! — преодолевая омерзение, Генка протянул руку растянувшемуся человеку.

Покряхтев, Ходанич вцепился в шершавую ладонь Геннадия. Встал. Отряхнулся, оценивающе осмотрел себя, с сожалением отшвырнул сломанный букет и, не поблагодарив, недовольно сказал: — Откровенно не верил, что придешь. Но вижу, — он потрепал грубо Генку по плечу, — ошибся. Где Хомяк?

— Не дождался.

— Тогда вперед.

Ходанич толкнул дверь и с возбуждением, дрожа и не разжимая зубов, заговорил о том, что из Одессы привалил какой–то Джуба, жадный, но нужный человек; из чего можно было заключить, что он крупная фигура в махинациях по импортным зажигалкам.

— Я его, конечно, спросил, — все больше распаляясь, говорил Ходанич, — сколько их у него. Ответил: «Двадцать единиц. Толкаешь?» А сколько с каждой хочешь? Отвечает: «По червонцу». Мы не примем его условий. Мы поставим свои, а если упрется, то отправим без особого труда в места…

Ходанич рассмеялся, и у Генки по спине пробежали мурашки. «Да такой не остановится ни перед чем, если запахло деньгами». Вот и знакомая квартира, Ходанич приходил сюда как домой в любое время дня и ночи, поднимал Хомякова с неизменным «Хопчик, я подкатил» растворялся в темноте. Так он поступил и сейчас.

— Приветствую, Васен! Какие новости?

— Час назад Веселый сообщил, что у них в городе в ходу белые ремни с пряжкой. Но не это главное, — Васька махнул рукой, и Генка приняв жест на свой счет, послушно опустился в вертящееся кресло, Ходанич не тронулся с места. Прищурив правый глаз, он резко спросил:

— А что главное?

— Главное, Василий сделал заказ на крупную партию гонконговских часов.

— Его условия?

— Переправку и продажу он берет на себя. Врубись, от нас требуется только вовремя предоставить ему необходимое количество. За счастье! Согласен на половину от вырученной суммы, — фраза сорвалась с языка и было поздно поправляться. Васька хотел утаить, что Веселый требовал меньше, и испугался, что обман вскроется, и тогда Ходанич его, Василия, не пожалеет…

Однако Олег все словно пропустил мимо ушей или, по крайней мере, сделал вид, что не догадался, во всяком случае он дотошно расспросил Ваську о шансах на успех и, когда услышал: «Сто пятьдесят процентов», задумался:

— У нас есть спецы по этой части?

Хомяков смачно наслюнявил палец и перелистал записную книжку.

— Я смотрел в картотеке. Набросал адреса…

— Подумаем, — оборвал Ходанич, наморщившись, и лениво двинулся к дивану.

От щелчка из пачки выскочила сигарета. Он прикурил от услужливо поднесенной Хомяковым зажигалки и, втянув голову в плечи погрузился в привычный мир денежных знаков.

Хомяков нервно тряс правой ногой, закинутой на левую, и смотрел то на Олега, то на Генку, то в окно. Геннадий медленно крутился у кресле и старался ни на кого не смотреть.

Ходанич потушил сигарету.

— С часами отложим, Васен. У меня новость. Генка все знает. Я рассказал. Приехал Джуба с морей, у него партия «Черных принцев». Хояет поскорее избавиться от товара. А два дня назад звонил Малыш, едет к тетке, куда–то в глушь. Просит что–нибудь подкинуть, конечно, то, что можно там спихнуть. Джуба сдает партию по стольнику за штуку, а Малыш в своей деревне толкает за два. Неплохо бы сплавить Малышу партию за сто пятьдесят–сто шестьдесят за штуку. У Джубы двадцать единиц. Так что, Васен, выкладывай деньги. Через двадцать минут он должен подскочить к фонтану, где платная стоянка.

У машины Ходанич долго возился с ключами. Генка, погрузив кулаки в карманы, притаптывал снег. Зрачки фонарей расползались в тревожной дымке метели, играли, дразнились. Эта метель и чернота ввергли его в поток беспокойных воспоминаний. Ему опять представился родной взвод, те простые ребята, с которыми делил все радости и печали, читал письма, делился последним подворотничком, с кем прыгал на учениях и шагал строевым в парадной коробочке. Зачем он здесь? К чему эта мишура? И все это вдруг показалось Генке настолько нереальным, что ему захотелось разогнать эти рваные клочья, чтобы снова почувствовать скребущие за спиной стропы парашюта, наполнившийся воздухом купол и подлинное упоение.

И скоро!? — нетерпеливо окликнул Хомяков. — Ткач!

— Я! — Генка обернулся. Зрачок фонаря пропал, зато другие зрачки, по ту сторону машины, и совсем другой взгляд приперли его к невидимому столбу. Нет, не Хомякова, не Ходанича, а взгляд Филина, презрительный, негодующий, норовящий вытащить сердце.

— Чмо! — негромко, но так, чтобы Генка услышал, сказал Филин и, плюнув, зашагал прочь.

Оклик из машины повторился и, Генка, колеблясь, еще чувствуя пронизывающий до боли взгляд Филина, сожалея о невозможности что–либо объяснить, потянул дверку.

Через полчаса они были на месте. К стоянке Ходанич не рискнул приблизиться.

— Накроют. Обязательно накроют, — откровенно струсил Xoмяков, беспокойно заерзав на сидении. «Дипломат» с деньгами жидким оловом прожигал руки и прыгал.

— Закрой рот! — прикрикнул Генка. Паника Хомякова начала порядком его раздражать.

Ходанич вернулся не один. Рядом с ним семенил жирный, коротконогий парень, скорее всего, это и был Джуба. По их лицам Генка заключил, что сделка состоялась. Не отходя от машины, они хлопнули по рукам и распрощались.

— Все клево, братья! — обратился к компаньонам Ходанич и что–то пропел. — Завтра утречком, Васен, навестишь Малыша.

Он сделал паузу и загнусавил о какой–то классификации женщин. По его мнению, они отождествлялись с так называемой «Ни–ни» — нормальной, мурлыкающей кошечкой, которая ластится, чуть что — выпускает коготочки. — Сейчас мы навестим одну из таких красоток! — Ходанич потер руки.

Генка сумрачно попросил подбросить его до дома, отклонив приглашение, сославшись на усталость. Он и в самом деле устал. Морально.

* * *

Теперь каждое утро Ткачук одевал спортивную форму, пропадая из дома на час и более, восстанавливая утраченное, занимался спортивной ходьбой. Бегать пока врачи запрещали, но он иногда пробовал пробежать метров сто, начинало ныть легкое, колоть под сердцем и опять приходилось переходить на шаг, приводя дыхание в норму.

Когда он после перерыва попробовал увеличить нагрузку, то целый день потом провалялся в постели. Одолевала слабость. Через день пробовал снова свою систему и почувствовал себя лучше.

После такой зарядки Ткачук весь день не ощущал усталости, хотя еще недавно она не покидала его, ходил бодрый. И каждое утро, возвращаясь, заглядывал в почтовый ящик. Там вместе с газетами почти всегда лежало письмо от друзей. Ребята справлялись о здоровье, расспрашивали о делах. Геннадий с удовольствием перечитывал письма, строчил пространные, на десять листов, ответы, в которых ни одной строчкой не заикался о своем состоянии.

Утром спустя несколько дней после встречи со Светланой, неприятно закончившейся для обоих, когда он уже было позабыл о ее существовании, пришло письмо. Обратного адреса на конверте не было, но по штемпелю стало ясно — местное. Генке не терпелось тут же его вскрыть и прочесть, но тяжелый конверт предупредил, что займет не одну минуту. Он превозмог любопытство, умылся, побрился и, устроившись в кресле, надорвал край конверта. Из него выпали аккуратно сложенные из хрустящей кальки листки.

«Гена! Извини, что я просто так, без всякой причины пишу тебе. Я знаю в каком состоянии ты пребываешь: ты хочешь покоя, желаешь разобраться в себе, в своих чувствах. Еще раз извини, что я так нагло влезаю в твою жизнь и не оставляю тебя в покое; то звонками, то своим языком, а теперь вот письмом… Но надеюсь, что ты не обидишься на меня за то, что чтение этих листочков отнимет у тебя чуток свободного времени.

Почему я пишу? Потому, что очень сожалела после встречи, так хотела рассказать тебе о себе, но не успела, ведь ты обо мне ничего не знаешь, а составил, догадываюсь, поверхностное мнение, как о противной, назойливой девчонке, это во–первых, а во–вторых, я хочу, чтобы ты быстрее разобрался в себе», — Ткачук отложил письмо, задумался. Странное чувство защемило сердце. Он взял сигарету. — «Мне только 19 лет, но я чувствую себя ужасной старухой, мне слишком много пришлось испытать в жизни, похлеще, чем тебе, но этого я еще никому не рассказывала. Но я постоянно буду твердить, что я счастлива, если меня убеждают в обратном, и убеждать себя, что я везучая, когда говорят, что мне не везет.

Да, я счастлива, хотя мне не повезло дважды. Счастлива потому, что встретила в своей жизни то, что другие не узнают никогда. И мне жаль тех людей, которые не знают любви. Ни один фильм, ни одна книга не могут рассказать об этом.

Настоящая взаимная любовь приходила в мою жизнь дважды. Но судьба уносила из жизни этих людей. Тогда я решила, что мое чувство несчастливо, увы, оно приносит только горе. И тогда я стала убегать от него. Поэтому я так вела себя с тобой.