Повести и рассказы - Павел Мухортов

Будь костя или Лера, они бы неизменно, и Генка не раз в том убеждался, предложили наиверное решение. Но молодая семья без страха на неустроенность, трудности укатила на Аппатиты, где требовались специалисты.

Генка отхватил кусок масла ножом и тут исподволь вспомнил о письме, том письме, с незнакомым адресом, что получил перед странным звонком из «преисподней», спутавшим покойный оборот дней.

Ткачук кинулся его искать: перерыл шкаф, книжную полку, не отдавая отчета, не зная почему, бумаги отца, вывалил зачем–то письменный ящик стола, не нашел, сел на диван; прошиб холодный пот, упало подозрение на родителей, что они специально спрятали или выкинули, чтобы не беспокоить его. Потом забрался на антресоли и осененный, но злой хлопнул себя по голове. «Склероз в двадцать лет». Полез в карман куртки, которая потешалась над ним с вешалки. Он достал и распечатал конверт. Перед глазами заплясали мелкие строчки.

«Уважаемый Геннадий!

Пишет тебе журналистка Ирина Родионова. Надеюсь, ты не забыл меня? Я так и знала. Помнишь, когда я собирала материал для очерка, ты откровенно заявил, что избегаешь глухих стен, обывательских сервированных мнений, а еще не знаешь, чем заняться на гражданке, дескать, время ушло: ни диплома, ни профессии.

Стряхни усталость, давай приходи к нам в редакцию, гостем будешь. Подумаем сообща. Ведь верно говорят: «Одна голова хорошо, а две — лучше». Очень жду. До свидания И. Р.

5 февраля с. г.

Редакция размещалась в пятиэтажном здании из стекла и бетона на центральной улице.

Геннадий рассчитывал окунуться в кипучую напряженку, где в шуме пишущих машинок, телетайпов, хлопающих дверей, в жарких спорах, в редакционной суете при бесспорном шуршании рождается мысль. Он все–таки не верил фильмам о репортерах. Их жизнь представлялась обычной и будничной, без приключений и катастроф, вопреки тому, что прокручивалось на экране. Но он проникался к ним симпатией и по–иному воспринимал само приключение, в которое они были вовлечены. Генка беспокоился за их судьбу, верил в мужество и даже ловил себя на мысли: «А как бы я поступил?»

Но в тиши редакционного коридора, под мелодичный и отнюдь не тюкающий стук машинки он опроверг и это представление, хотя несколько раз ругал себя за несообразительность, за то, что мог что–то сделать, ответить, как стоило бы. Почему–то всегда это осознание правильности поступка он добивался не в нужный момент, а с небольшим опозданием.

— …и даже учитель порой эгоист…

— Почему? — Родионова свободно скрестила шпагу мнения с Ткачуком.

— Честно говоря, потому что он растет на своих учениках как врач на больных, критик на писателях, пародист на поэтах, командир взвода на своих подчиненных и т. д. Но опять же, смотря с какой стороны подойти.

— Похвально, что все явления ты рассматриваешь во взаимосвязях и можешь ухватить нить. Но не перехлестни. Учитель — он не только на уроках. Он учит жизни, любви, красоте.

Отказавшись от привычного — вопрос–ответ — в непринужденной обстановке, за чашкой чая они вели неторопливую беседу: автор очерка и его герой.

— Геннадий, а не попробовать ли тебе свои силы в журналистике?

— Разве у меня достаточно опыта? Практики?… Знаний?

— Нет, честно говоря, кода в роте выпускал боевой листок, писал в нашу окружную газету, но не думал, по крайней мере, планов не делал.

— Зачем планы? Ты всегда успеешь получить студенческий билет…

Они помолчали.

— Но о чем я могу написать? — возразил Геннадий.

— О военруке, о спорте, о том, как сделал свой выбор. Отыщи необычное в обычном.

— А по–моему это мелко.

— В журналистике мелких тем нет, есть мелкий подход.

— И все–таки… И все–таки подумай. В душе ты романтик. Если ты, конечно, лелеешь другую мечту, шагай за ней смело. Твоя жизненная позиция даст правильную оценку всем явлениям. Но подумай, и если ты видишь рядом камень равнодушия, что расчет преобладает над чувством, цинизм над верой и искренностью, молчи. Это твоя вечная тема, глобальная, космическая, потому что человек, его внутренний мир — это космос, бесконечная вселенная.

«А что? Это идея… черт возьми!»

Она открыла редакционный портфель и вытащила «Справочник начинающего журналиста». Генка почтенно взял толстую книгу.

* * *

Ткачук любил бродить по загородному парку; он приезжал сюда в будние дни, когда пустынные аллеи давали сосредоточиться в тишине, остаться наедине с самим собой и решить волнующий вопрос.

Ночью падал мокрый снег, засыпая протоптанные тропинки, цепляясь за ветки деревьев, прилипая к ним, и к утру тяжелым грузом пригнул стройные молодые елочки и березки, верхушки которых лежали на земле, образуя длинные прогалы из стволов, ветвей и снега. Полнейшая тишина. Редкая птица или белка стряхивала с кустов и деревьев снежные кружева. А с неба плавно кувыркались снежинки.

Осторожно ступая, поднимая ноги как можно выше, чтобы снег не забивался в ботинки, Геннадий пробирался по глухим в глубину парка аллеям.

«Еще полгода назад жизнь представлялась мне как на ладони. Расписанная программа на годы, а теперь? Но надо жить. И загвоздка не в армии, хотя, в принципе, я никто, постиг военную науку. Но что признаться толку в этих знаниях? Конечно, я могу рыть, починить проводку, очистить улицу от снега, какая глупость! Пригласили попробовать себя в газете… Но что я знаю в этой спокойной жизни? А ведь все отлично… Подам документы в университет на заочное отделение, буду работать», — Генка старался внести в логику своих размышлений успокоительный аспект, но почему–то густые краски брали верх. — Родионова попросила сделать материал на волнующую тему. Сколько тем было в войсках! Черт, я незаметно разделил мир на две сферы и упорно отдаю предпочтение одной, а другую отвергаю. Это максимализм. Две недели ничего не читал. Это минус мне. Надо кончать с жалким прозябанием. И вживаться в гражданскую жизнь. Все прекрасно! Бытие — удивительно!»

И от прорвавшейся радости он закричал: — Мир! Ты прекрасен! Этот вывод он сделал еще и потому, что устал от скучных мыслей, за последнее время неохотно отпускающих хозяина.

Образ Светланы все чаще сбивал его, назойливый — он не отпускал ни на шаг. Генка, изумившись, пытался прогнать думы о девушке, покончить с проблемами, но новая знакомая непроизвольно влезала в его рассуждения и влекла снова к тайне.

«Светлана, Светлана! Почему же ты не исчезаешь? Ворвалась нагловато в мою жизнь, наследила и вихрем умчалась. Ну и уходила бы насовсем. Зачем, честно говоря, эти приведения. Зачем эти тайны? Чем ты приворожила меня? Привязала? Я найду тебя. Сначала найду, а потом разгадаю… Не люблю делать два дела одновременно. Не успокоюсь, пока не увижу ее».

На этом ближайшие планы попросили точку. В голове возникали картины возможных встреч с девушкой, явственно звучал меж деревьев завязавшийся диалог. Но как только Генка подходил к вопросу о том, как найти Светлану, перед ним простиралась, разинув огромную пасть, бездна и пустота. Зацепиться было не за что.

«Но есть еще одна ниточка — кто–то из моих «доброжелателей». Но кто они? Если это Хомяков, то своей тайной не поделится, — и тут его нетвердый голос обозлился, и Геннадий сказал уже твердо, отчеканивая каждое слово: — Нет, поделится, я заставлю его. Надо искать Хомякова. А почему я не могу появиться у него? Что было — прошло. Воды утекло много. У Лены на могиле давно не был. Вот с ним и сходим».

Между деревьев показались силуэты несущихся машин, темные окна домов. Звуки бугрящего жизнью города подталкивали его вперед. Войдя в резонанс с его настроением, они укрепляли веру в правильности своих действий.

Отыскать дом и квартиру Хомякова не составило труда. В отменной памяти Геннадия, если не упоминать о письме, ничего не стиралось. К Василию он поднимался пешком, пользуясь временем для того, чтобы собраться с мыслями. Но так и не найдя, что скажет в первое мгновение встречи, отметил лишь, что изберет наступательную тактику. Ткачук упер указательный палец в кнопку звонка. Из–за двери донеслось пение электрических соловьев. Дверь никто не открывал. Генка позвонил еще раз и посмотрел на часы. Маленькая стрелка спускалась с вершины циферблата. «Еще в институте». И тут ему пришла идея ехать туда. И подсказал ее вновь мелькнувший образ Светланы. «Может и ее встречу», — подумал Генка.

Рейсовый автобус нудно тянулся по скользким улочкам: неповоротливо вылазил из потока юрких автомобилей и осторожно подползал к остановке. Затем также осторожно плыл в гулком течении дороги. Что–то успокоительное было в этом ровном движении. Генка, поначалу нервничавший от невыносимой медлительности, успокоился и почувствовал себя как когда–то в речном трамвайчике, подплывая к пристани в дождливую погоду, когда не хотели покидать сухого теплого места, приятно пахнущего подгоревшим маслом, бежать к ближайшему укрытию, чтобы до нитки промокшим бесполезно дрожать под навесом.