Золотые нашивки - Юрий Дмитриевич Клименченко

Нардину стало как-то не по себе. Он действительно привык к Шведову.

Вот и сейчас. Наступил вечер. Нардин сидит в каюте. На столе остывший кофе и большая нетронутая стопка коньяку. Приготовил сам, а пить не хочется. На диване — открытая книга. Начал и бросил. Не читается.

Недавно приходила к нему Зойка. Работает на радиозаводе. Пришла, принесла несколько белых астр.

— Вам, Владимир Васильевич. Я посижу немного?

— Посиди. Поставь цветы в вазу. Как живется?

— Прекрасно. Знаете, Владимир Васильевич, — затараторила Зойка, — я сдала свою конуру жакту. Обещали скоро дать в городе. Взамен той, что отдала. А пока живу в общежитии с двумя девчонками, Тоськой и Муськой. Весело, вы себе представить не можете. Каждый вечер куда-нибудь ходим. На будущий год поступлю в техникум. Через месяц иду на курсы подготовки. В театральный кружок записалась. Знаете, кого буду играть? Элизу Дулитл из «Пигмалиона». Роль разучиваю. Специальность осваиваю. Во, какая жизнь началась! Скоро буду много зарабатывать.

— Рад за тебя.

— Вам надо спасибо сказать.

— Мне-то за что?

— За то, что пригрели. За то, что все время я чувствовала «Ригель» у себя за спиной. Знала: что бы ни случилось, обратно вы меня возьмете. Правда?

— Я же сказал. Не понравится — приходи.

— Спасибо, Владимир Васильевич, но я… не приду.

— Я знаю. И это хорошо. Кого-нибудь из курсантов видишь?

Зойка засмеялась:

— Хитрый вы, Владимир Васильевич. Все хотите знать. Вижу Тронева.

— Ну и как?

— Пока никак.

— Хороший он парень, Зоя. Серьезный.

— Сватаете? Не люблю я его, как надо. Пока только как товарища.

— Пока? — улыбнулся Нардин.

Зойка взглянула на Нардина, покраснела, но глаз не отвела.

— Я ведь вас… — она не закончила, отвернулась, у нее подозрительно задрожали губы.

Нардин понял.

— Совсем с ума сошла. Ну, зачем я тебе такой старик нужен? Болтаешь сама не знаешь что.

— Я знаю, — хмуро сказала Зойка. — И все понимаю. Это я вам не нужна. У вас есть эта… Вы о ней все думаете. А меня и не замечали никогда. А я и не надеялась. И говорить не хотела. Так вот, пришлось. Сами завели. Ничего, все пройдет, как с белых яблонь дым.

— Зойка ты, Зойка… — пробормотал Нардин.

— Можно, я вас поцелую и пойду? — попросила Зойка. — В щеку? За все.

— Можно.

Зойка обняла Нардина и крепко поцеловала в губы.

— Вот дуреха, — смущенно сказал капитан. — Ты же взрослая, и я не маленький…

— Для вас не опасно. Это за все. Увидимся еще.

На трапе Зойка остановилась:

— Не пишет?

Нардин нахмурился.

— Ну не буду, не буду. Напишет.

Она помахала рукой и убежала.

…Нардин выпил коньяк, запил его холодным кофе. Над головой раздались шаги. Кто-то шел к нему. В дверь постучали. На трапе показался третий помощник.

— Владимир Васильевич, простите меня. Не передал вам письмо. Днем почтальон принес. Я совсем забыл. Вот…

По конверту и маркам Нардин сразу понял, что оно из-за границы. От Валерии. Письмо белым прямоугольником лежало на столе. Долгожданное, первое. Нардин не торопился его вскрыть. Что она пишет ему? Может быть, сообщает о том, что нашла нефть или делится впечатлениями о Египте? Может быть, оно первое и последнее? Он подержал конверт в руках и, решившись, резко надорвал его. Знакомые каракули запрыгали в глазах.

Валерия Николаевна писала: «Мой капитан, я начинаю понемногу забывать вас. Когда я покидала «Ригель» и видела вас разгневанным, несправедливым и даже грубым, то подумала, что сделала правильно, положив конец нашим отношениям. Наверное, если бы мы остались вместе и дальше, у нас ничего не получилось. Мы оба одержимы — и вы, и я. Вы — своими кораблями, я — своей нефтью. А это чревато последствиями. Кроме того, у вас обнаружились черты характера, о которых я раньше не подозревала. Вы эгоист, вы думали только о себе и ни минуты обо мне. Вы не оставили за мной права даже любить свою работу, быть к чему-то привязанной. Нет, не таким я представляла вас, капитан.

Мы очень много работаем, так много, что мне некогда вспоминать о вас. Я прихожу усталая, валюсь на койку и сразу засыпаю. Без сновидений. Это хорошо. Пустыня, жара и работа, работа, работа.

Может быть, вы скажете, что я вас не любила. Любила, очень любила. Но такие связи не бывают долговечными. Нет, вам нужна жена молодая, неопытная, домашняя. Она будет ждать вас, когда вы вернетесь усталый, с моря, создаст уют, в котором вы так нуждаетесь. Моряк должен иметь свой угол, где он сможет приклонить голову после тяжелого плавания. А что я… Перелетная птица. Ну, вот, пожалуй, и все. Больше я писать не буду. Прости меня, все пройдет. Целую

Валерия».

А дальше, под подписью, уже совсем невозможными каракулями было написано:

«Все я наврала. Все, все. От первой до последней строчки. Хотела перебороть себя. Нет… Володя, прими меня обратно. Я собиралась отправить письмо, но ночью сделала эту приписку. Теперь уже все правда.

Я хочу быть снова счастливой. Пусть наша любовь продолжается так долго, как ей отпущено судьбой. Неделю, год, три… Что бы ты ни ответил мне — я люблю тебя. Время пройдет быстро, и я приеду только к тебе. Видишь, у меня нет гордости, я хочу возвратить то, что имела. Мне было так хорошо… Володя, если еще не поздно, напиши, что я смогу вернуться к тебе. Пусть, когда я приеду, все будет не так, но сейчас я должна знать, что ты любишь меня по-прежнему и хочешь, чтобы я была с тобой. Я по два раза в день буду ходить на почту. Целую тебя, мой дорогой, и плачу… Ведь ты можешь не позвать меня… И жду, жду… Мой адрес…»

Нардин сунул письмо в карман, сорвал с крючка плащ и, забыв о фуражке, выскочил на палубу. Увидев в открытую дверь камбуза прячущегося от дождя вахтенного, он крикнул:

— Скажите помощнику, я сейчас вернусь!

Капитан, попадая ногами в лужи, не обращая внимания на них, пересек улицу и побежал к дому, на фасаде которого светились неоновые буквы: «Телеграф».

▼

Сегодня город прекрасен. Улицы залиты солнцем, небо голубое, совсем тепло. Редко выпадают такие дни в октябре. Люди поснимали надоевшие за время дождей плащи, оставили дома зонтики и, как летом, вышли в одних костюмах. «Улыбка осени», — сказал кто-то из прохожих.

Тронев и Роганов шли по шумному Главному проспекту. Оба в хорошо пригнанной, наутюженной форме. Загорелые, рослые — моряки! Курсанты завернули за угол, остановились у маленького ресторанчика «Пингвин». Тронев вопросительно посмотрел на товарища.