Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

наказании заговорщиков одновременно с воеводой. Он не отдавал никакого приказа, всё сделалось тайно, по велению эпарха. И удивительного ничего здесь не было – виновным в заговорах против императора, по обычаю, всегда выжигали глаза.

Вечером, когда улеглись страсти, Иванко опять, как и несколько месяцев назад, был приглашён в китон на трапезу с императорской четой.

Бедняжка базилисса вся тряслась от страха и шептала молитвы. Дрожащей рукой она протянула Иванке серебряное кольцо с драгоценным сапфиром, слёзно поблагодарила его и, сославшись на усталость, вскоре удалилась в опочивальню.

– Друнгарий Иоанн! – говорил воеводе император. – Я обязан тебе жизнью. Сегодня ты сделал великое дело. Богоугодное дело. Ты спас империю ромеев. Патриций Лев Торник погубил бы её. Ибо узурпаторы всегда думают только о себе. Достигнув же вышней власти, не знают, для чего взяли они эту власть, не ведают, как нужно управлять страной. Их скудный ум не простирается дальше выходов, приёмов и триумфальных шествий. Ты вряд ли можешь представить, что бы створилось, займи этот Торник место на золотом троне. История знает немало примеров, когда преступные временщики распоряжались жизнями тысяч ромеев. И всякий раз случались бедствия, несчастья, которые бы умный правитель сумел предотвратить. Друнгарий, я хочу показать тебе одно место, чтобы ты смог насладиться всей красотой нашего мира. Красотой, которую ты защитил. Пойдём.

Они шли в сопровождении важных препозитов через залы приморского дворца Буколеон. В этот вечерний час в дворцовых помещениях было тихо, Иванке даже почудилось вдруг, что оказался он посреди гигантской гробницы. Из медных чаш на полу курился голубоватый дымок, везде стоял терпкий запах фимиама.

Император и воевода вдвоём поднялись по крутой лестнице в каменную башню и встали возле узкого окна.

– Это фарос, маяк, – пояснил император. – Смотри же и восхищайся!

Дивный вид открывался с высоты серой громады. В закатных лучах розовела внизу величавая гладь Пропонтиды, проступали очертания прибрежных скал, словно узоры, высеченные рукой неведомого мастера. На море переливалась мелкая рябь; отсюда, с башни, вода казалась неподвижной, словно это было вовсе не море, а некая твердь, подобная шершавой шкуре огромного сказочного змея.

Вдали по левую руку темнел малоазийский берег, угадывались очертания зубчатых крепостных стен и острые копья-верхушки вечнозелёных кипарисов. Крохотными точками белели внизу морские чайки. И над всем этим простирался прозрачный синий, темнеющий с каждой минутой небесный свод, первая звезда тускло золотилась в необъятной вечерней выси.

Быстро, почти мгновенно стемнело, мгла сумерек окутала морской берег, во тьму погрузилась полная очарования прекрасная картина. Поднялся слабый ветерок, обдувая разгорячённые вином лица.

– Ты видел, друнгарий. Не надо быть поэтом, чтобы восторгаться, – промолвил базилевс. – Какая красота! Какой простор! И этот ветер, врывающийся в покой! Я показал тебе это место, потому что ты – мой друг. Да, друнгарий Иоанн, друг! Только друзья поступают так, как ты. Только верные способны забыть и простить прежние обиды. Молчи, не говори ничего. Слова здесь не нужны. Вот, прими в дар из моих рук эту саблю. Дамасский харалуг[150], ножны обиты серебром, рубин сверкает на рукояти. Когда-нибудь покажешь её своим детям. Похвастаешь: сам базилевс Константин подарил тебе этот клинок.

Император самолично преподнёс Иванке на вытянутых руках дорогую саблю, чуть приздынув её из ножен.

…Уже настала глубокая ночь, когда Иванко возвратился в отведённые русской дружине покои.

Тревожащийся за него Порей не спал и ворочался на жёстком ложе.

– Ну что, воевода? Как тамо? – спросил он шёпотом.

– Лепо, Порей. Базилевс-от саблю подарил. Другом своим назвал. На фаросе были. Давай-ка спи, друже. Заутре поболтаем.

– Скажи, ты веришь ему? – Порей приподнялся на локтях.

Воевода вздохнул, помолчал, передёрнул плечами и наконец твёрдо отмолвил:

– Верю.

Константин Мономах не мог себе объяснить, почему не остался он в главной спальне Палатия, а на цыпочках пробрался в гинекею к базилиссе. В конце концов, между ними давно уже не было супружеских отношений.

Императрица, натёртая мазями и надушенная, подняла голову с палевой подушки и удивлённо спросила:

– Это ты, мой повелитель? В такой час?

Во время мятежа погибла от шальной стрелы молодая наложница базилевса, и Зоя с грустной усмешкой заметила:

– Тоскуешь по погибшей возлюбленной? Я понимаю, тебе горько было её потерять.

– Было бы хуже, если бы убили не её, а тебя, – ответил Константин, проведя ладонью по густым локонам Зои.

– Почему? – Базилисса тихонько рассмеялась. – Ведь я уже старуха, а ты ещё молод.

– Потому что она была всего лишь наложницей, рабыней, а ты императрица. Императорами были твой отец, и дед, и прадед. Умерла бы ты, исчезла бы династия.

– Но у меня нет детей. У династии нет продолжения. Хотя есть ещё Феодора. Но она тоже бездетна.

– Нам не дано провидеть будущего, порфирогенита. Но если бы ты погибла, мне было бы труднее удержать трон. Тебя любит народ. А потом… Грядёт новая династия, придут новые люди. Дай Бог, чтобы они были не глупее нас. – Константин перекрестился. – Пошли, Боже, империи ромеев славу и величие.

– А ты веришь, что Ромейская держава будет сильной и могущественной? – шепнула базилисса.

– Не знаю, августа, – после недолгого молчания раздумчиво ответил император. – Одно ведаю: у нас есть крепкий союзник. И хочется думать, ещё ждут Ромею века славы, равно как и века тяжёлых испытаний. Но возможен и скорый закат. Если такие, как Маниак или Торник, дорвутся до вышней власти.

На низком столике догорала, оплывая, тонкая восковая свеча. Во тьму погружалась царская опочивальня, и таким же тёмным и неведомым представлялась императору Константину будущая судьба его державы.

52

Рано утром, едва забрезжил за высокими окнами рассвет, в дверь покоя, где расположились русы, настойчиво постучали. Воевода Иванко увидел на пороге хорошо знакомого по недавним делам вестарха Василия Педиадита. Высокую фигуру придворного евнуха облегала дорогая хламида лимонного цвета, на голове у него красовалась небольшая круглая шапочка с вкраплениями самоцветов. Лицо вестарха при виде Иванки расплылось в умело сделанной улыбке.

– Друнгарий Иван! Рад видеть тебя и твоих доблестных воинов! – Василий приложил руку к сердцу и слегка наклонил голову.

– Что ж, проходи, вестарх. Будь сегодня нашим гостем, – Иванко жестом пригласил евнуха за стол посреди покоя.

Порей и другие русы поглядывали на Педиадита насторожённо, некоторые – с заметным презрением. Но молодой вестарх, по всей видимости, придавал этому мало внимания. Говорил он с одним воеводой.

– Жаль, друнгарий, что тогда, четыре года тому назад, мы не уговорили архонта Владимира закончить наши споры миром. Столько невинных людей погибло! – промолвил вестарх тихим тонким голосом. – Впрочем, те, кто был поистине виновен в наших