Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

тебе до неё дело?

– Она моя родственница. Дальняя… Хотелось узнать, как она живёт.

– Имеет дом в Киеве. Её муж – Любар, должон ты его помнить. Был он средь наших… На форуме.

– Это мне известно.

– Князь Ярослав наградил его за службу, дал волости. Двое чад у них с Анаит.

– Да. Прости, друнгарий, я отвлёк тебя пустым разговором. Увидишь Анаит, передай, что я её помню. Если она захочет вернуться… Да нет. – Из груди патриция вырвался вздох сожаления. – Об этом не говори. Прощай, друнгарий Иван.

Он круто поворотил коня. То ли почудилось воеводе, то ли в самом деле в чёрных глазах Катаклона блеснули слёзы.

50

Видно, наступила для воеводы Иванки пора неожиданных, будоражащих память встреч. Вот снова очутился он в Константинополе, давеча встретил Катаклона, а сегодня в одном из залов Большого дворца, в галерее Триконха, обрамлённой колоннами зелёного мрамора, едва не лицом к лицу столкнулся с ханом Кегеном.

Молодое смуглое лицо хана окаймляла редкая бородёнка, щёку пересекал сверху вниз багровый глубокий шрам, он усмехался, противно кривя уста. Из-под короткой верхней губы его выставлялись жёлтые редкие зубы. В чёрных больших глазах печенега игриво переливалась хитрость. На Кегене был халат из бухарской материи, перетянутый широким поясом из серебряных наборных пластин. Даже во дворце он не снимал с головы круглую лисью шапку. Кривая сабля в сафьяновых ножнах висела у него на боку. Десницей с золотым перстнем на пальце хан поглаживал изузоренную травами рукоять.

Кегена сопровождал кустобородый степняк, тот самый, с которым воеводе довелось столкнуться в плену.

«Вот почто о печенегах прошали. Верно, соуз с ими обговаривают. Как бы сей хан к нашим землям не откочевал. Им, ромеям, выгода – отвадить печенегов от Дунайских фем своих. Надобно будет князю повестить».

Иванко не знал, конечно, что приём хану в Магнавре устроил не кто иной, как Катаклон. Не мог знать проницательный воевода и о том, что почти угадал тайные помыслы Константина Мономаха. Будут глухие намёки, тайные разговоры, зазвенит серебро, жаркий шепоток подкупленного кустобородого бека осквернит отверзистый слух Кегена, и будут ещё долгодневные приёмы, встречи, послания. Но Кеген был не дурак, он раньше ромеев узнал о том, что в степях Причерноморья появился новый кочевой народ – кипчаки, или куманы, и с дунайских берегов возвращаться на Днепр стало хану ну никак невозможно. Напрасно стараются ромейские льстецы и крючкотворы, щедрые подарки лишь распалят вожделение дикого степняка, и через несколько лет орды печенегов снова ворвутся через Дунай в пределы империи, сея смерть, страдания и слёзы.

…Кеген и кустобородый сделали вид, что не заметили Иванку, но их блуждающие беспокойные взгляды сказали воеводе: он узнан, его опасаются, его не хотели бы здесь видеть.

При рычании золотых львов в тронном зале Магнавры перепуганные печенеги попáдали наземь. Кеген едва не вытащил из ножен свою кривую саблю.

Фимиамный дым и появление императора на троне в новых одеждах поразило воображение диких кочевников. Только гордость не позволила едва опомнившемуся Кегену снова рухнуть ниц перед престолом.

От кочевников исходил смердящий запах конского пота, мочи и гнили. Кустобородый время от времени просовывал руку за пазуху и чесался.

Константин Мономах долго печенегов не задержал. Он не оказал им такого почёта, как Иванке, и лишь подтвердил согласие принять Кегена в ряды своих вассалов и союзников.

Печенеги получили многие дары, но особенно радовались они дорогому золотому и серебряному оружию. Как ребёнок, улыбался в восторге Кеген, любовно поглаживая острый кинжал с украшенной рубином рукоятью.

Старая императрица Зоя едва дождалась конца приёма. Утончённую изнеженную базилиссу мутило от неприятного запаха степняков, и только в китоне, оставшись наедине с императором, она вздохнула облегчённо.

– Что ты думаешь о русах? О после архонта Ярослава? – спросил её Мономах.

Он задумчиво мерил шагами мозаичные плиты пола, смахивая с чела дланью капли пота.

– Этот посол – умный человек. И сильный. Не то что тот армянский царёк, которого ты заманил в Константинополь и убедил продать свои земли. Такого, как друнгарий Иоанн, лучше иметь другом, – отозвалась хриплым голосом базилисса.

Она всё ещё морщилась, поглаживая нос и дыша в пропитанный благовониями платок.

«Пророчество оракула сбывается. Моя дочь продолжит наш род в далёкой северной стране, – подумал вдруг Мономах. – Мудрец-прорицатель не ошибся. Всё так и есть».

– Мы сделали сегодня что могли. Мы уберегли наши северные пределы, – сказал он жене. – Патриций Кевкамен Катаклон прав: главная угроза империи исходит с Востока. Я уже начинаю сомневаться в целесообразности присоединения Армении. Поход, победа, триумф, а что за этим? Сельджуки близко, у них в руках уже Тебриз и Марага[145]. Надо срочно перебрасывать турмы и друнги в крепости на Араксе.

Императрица слушала молча. Видно было, что земные помыслы уже переставали волновать эту честолюбивую, коварную женщину. Она лишь покачивала седеющей головой. Руки её, покрывшиеся сетью вздутых голубых жил, сухие и сморщенные, несмотря на каждодневные втирания мазей, нервно подрагивали. Когда-то она была смелой, отважной, неистовой, неукротимой в бурных своих страстях, она правила могучей страной, перед величием и мощью которой трепетал любой враг. А сейчас… Сейчас время не твёрдых воинов, а скользких лицемеров и хитрецов. И её нынешний супруг, Константин Мономах, один из таких людей. Разве в прежние времена позволили бы ромеи императору дойти до такого позора – принимать в тронном зале Магнавры грязного кочевника-скотовода?!

Прав Константин Лихуд – он сказал однажды, что империя ромеев подобна метеору. Чем ярче он светит, тем скорее погаснет.

Императрица вызвала опоясанную патрицию с высокой прополомой[146] и отдала короткие распоряжения. После, поддерживаемая служанками, она проследовала, шурша тяжёлой парчой, в гинекею.

«Умрёт Зоя, кончится династия, правившая почти две сотни лет. Начнутся смуты, усобицы, мятежи динатов, – думал Константин Мономах, провожая императрицу усталым взглядом. – Я до этого, надеюсь, не доживу. Пусть же запомнят ромеи время императора Мономаха как время побед, приобретений, удач и выгодных союзов. А может, найдётся в будущем сильный человек, способный объединить державу, намного более умный и честолюбивый, чем я? И он затмит своими делами все мои дела, которые будут казаться мелкими и незначительными? Ну и что? Я должен ревновать к его славе? Это глупо. А может, беды и несчастья сплотят ромейский народ? Будущее нельзя провидеть. Один Бог всё ведает».

Император представил себе упрямое волевое лицо Иванки и внезапно почувствовал на душе облегчение. Его потомки не станут свидетелями заката и падения Ромеи, они не будут жить среди этого сонма жалких лживых лицемеров и подлых