Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

кобуру на поясе. – Ладно, один-ноль, Пич. Один ноль.

Брант проскальзывает мимо нас и похлопывает Тео по плечу, проносясь мимо. Его взгляд на мгновение замирает на мне, но улыбка, которой я его одариваю, остается незамеченной, так как он исчезает в доме. Сглотнув ком в горле, я возвращаю свое внимание обратно к Тео. Он смотрит на меня с весельем на лице.

– Что?

Его губы подрагивают.

– Ничего.

– У тебя такой вид…

– Я просто думаю, как мне отмазаться от обвинения в нападении, когда твой ухажер попытается притронуться к тебе сегодня вечером. Уголовные дела не вяжутся с моей работой.

Я посмеиваюсь.

– Что ты будешь делать, когда я однажды выйду замуж? И у меня появятся дети?

Он заметно вздрагивает, а я вспоминаю свой бредовый сон, когда у меня была лихорадка много лет назад. Я думаю о Тео и его речи, которую я так и не услышала, и о том, что это, скорее всего, был список угроз в адрес моего будущего мужа. Мои губы кривятся в ухмылке, но она тут же исчезает, когда я вспоминаю, кто был моим женихом в том сне.

У меня пылают щеки.

Так странно.

– Ну… – вздыхает он, засовывая руки в карманы брюк и смотря на небо. Он постукивает по кобуре. – Подходящий денек, чтобы кого-нибудь спасти.

– Всегда подходящий денек, чтобы кого-нибудь спасти, – ласково улыбаюсь я.

– Ага, наверное, так и есть. – Глаза Тео светятся от любви, когда он смотрит на меня. – Я горжусь тобой, Пич. Ты ведь знаешь это, правда?

Я улыбаюсь еще сильнее, шаркая на месте босыми ногами, – крошечные камешки впиваются мне в ступни.

– Да, я знаю.

– Ты умная, и мудрая, и такая охренительно добрая. Я не могу дождаться дня, когда увижу, как ты зажжешь сцену своим талантом и своим большим, прекрасным сердцем. Ты будешь на высоте, Пич, правда. И я буду болеть за тебя на протяжении всего твоего пути к вершинам. – Он кладет мне руку на плечо и нежно его сжимает. Его синие глаза становятся чуть светлее, когда на них падает солнечный свет. С нахальной улыбкой он заканчивает: – И я выбью дурь из каждого мальчишки, которого ты попытаешься прихватить с собой.

Я срываю шаль и швыряю ею в него, когда он, смеясь, несется в дом.

* * *

Я в шоке прикрываю рот рукой.

Не может быть. Не может быть!

Селеста крутится возле мистера Кента, нервно заламывая руки, щеки у нее такие же красные, как и ее обтягивающее платье. Громко играющая музыка заглушает звук ее голоса, пока мы с Женевьевой сидим рядом за круглым столом в нескольких футах, пытаясь скрыть возгласы недоверия.

Мистер Кент отходит от Селесты, почесывает шею и оглядывает комнату. Он даже немного вспотел.

– Она сумасшедшая, – шепчет Жен мне на ухо. – Она просто чокнутая.

Я хихикаю себе под нос.

Когда мы перешли в старшую школу, то заключили уговор: каждая из нас должна была выполнить совершенно безумное «действие» на выпускном вечере. Мы, конечно же, ничего не получаем от этого: ни призов, ни золотых медалей. Только совместное унижение, взаимное уважение и пожизненные «не могу поверить, что мы это сделали» хихиканья.

Честно говоря, я думала, что подруги забыли о нашем маленьком глупом уговоре, но Селеста подняла эту тему в тот момент, когда мы собрались за столом и наши ухажеры отошли, чтобы выпить пунш и поболтать о спорте.

С «действием» для Селесты определились легко. Она была влюблена в своего учителя математики, мистера Кента, с того самого момента, как переступила порог его кабинета. Мы с Жен загадали ей признаться ему в своих самых сокровенных фантазиях. Самых непристойных фантазиях, таких, которые заставили бы взрослого мужчину покраснеть.

Похоже, это сработало.

Он густо покраснел.

Жен толкает меня локтем, когда Селеста поворачивается и проносится по танцполу на высоких каблуках, ее щеки приобрели самый глубокий оттенок фуксии, который я когда-либо видела.

– О боже мой. Боже мой. О мой бог, – бормочет она снова и снова, а затем падает на стул и утыкается лицом в ладони. Она швыряет свой мобильный на стол с записью всего разговора — горяченькое доказательство. – Я ненавижу вас обеих. Я просто ненавижу вас двоих.

Мы чуть не умираем от смеха.

Мистер Кент проходит мимо нашего столика и быстро удаляется, явно взволнованный и смущенный.

– Не надо нас ненавидеть, Селеста. Возмездие гораздо слаще. – Жен вскидывает брови в мою сторону, развалившись рядом. – Кто следующий? Я или Джун?

Селеста сидит прямо, на лице все еще проступают красные пятна.

– Боже, у меня сейчас сердце вырвется из груди. Дайте мне минуту, чтобы убедиться, что оно не откажет. – Я протягиваю ей стакан воды, она хватает его и с жадностью осушает, приходя в себя.

Мое внимание переключается, когда Брант заходит в холл с моей учительницей химии, мисс Холланд. Я бросаю на него взгляд и внутренне сжимаюсь, когда она смеется над одной из его шуток. От звука ее хохота у меня волосы на руках встают дыбом, и я не знаю почему. Она красивая, конечно, но лет на десять старше его. Я невольно мрачнею, наблюдая, как они общаются. Легкий и беззаботный Брант прислонился к стене, сложив руки на груди. Он не смотрит на нее тем взглядом, пропитанным огнем и серой, как когда смотрел на меня в момент демонстрации моего выпускного платья.

Я ковыряю пайетки на корсаже платья, покусываю нижнюю губу, наблюдая, как они шутят, улыбаются и мило проводят время. В какой-то момент Брант словно отвлекается от разговора, его мысли блуждают где-то в другом месте. Он отводит от нее взгляд, рыская глазами по комнате, перемещаясь от стола к столу. Он словно ищет что-то.

И тут его взгляд останавливается на мне, сидящей за столом неподалеку.

Он слегка улыбается, расслабившись. В его глазах сквозит чувство облегчения, как будто я и была тем, что он искал.

Я слегка машу ему рукой, улыбаясь в ответ.

А когда я снова смотрю на Селесту, на ее лице расцветает дьявольская ухмылка. У меня внутри все сжимается.

– Что? Ты придумала мне «действие», да?

– О да.

Ее внимание приковано к Бранту, отчего мое сердце сжимается от тревоги.

– Его не впутываем. Он – запретная зона. – Глупо, конечно, это требовать, но он мой брат. Это было бы слишком странно.

Но коварный блеск в глазах Селесты не гаснет.

– Не совсем то, что я имела в виду, – говорит она, после чего наклоняется к Женевьеве, прикрывая рот так, чтобы я ничего не услышала.

Жен