Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

и утомительно. А все вместе? Только шпион. Спаситель мира. Звезда холодной войны. Потребитель платиновых карт, гоночных болидов, личных самолетов, подводных ружей, глиссеров, дельтапланов и снегокатов. Мечта праздных Барби и растущей на дрожжах индустрии сервиса: загар, массаж, тренажер, мини-бар, заказ такси, ужин в номер, дайвинг, яхтинг, луна-парк. Только куклу из него не сделаешь, поскольку внешность идеальна до полного стирания личных черт. Зато доступно омоложение и ротация исполнителей — по той же причине.

Была загвоздка. Белый мир (за исключением прародин шпионажа Британии и СССР) не слишком жаловал разведку. Доверие было краеугольным камнем цивилизации, бизнеса, культуры, обман его под чужой личиной — занятием постыдным и бесчестным; если и необходимым, то никак не пафосным. Эту проблему авторы серии решили блестяще: их герой никогда и ни от кого не скрывался. Фраза «Бонд. Джеймс Бонд» заняла верхнюю строчку в рейтинге популярности киноцитат. Дескать, ко мне, бандарлоги. Счас у вас будем секреты выведывать.

Девочки млели и стелились. Впрочем, случайные жертвы трансатлантических монстров быстро надоели куриными мозгами и неумейкой. Бонд занялся перевербовкой женского шпионского интернационала всех цветов кожи и бикини. Трахнуть на шкуре белого медведя опасную немку, японку, бразильянку и русскую было куда увлекательней, чем связывать себя обязательствами с гражданками англосаксонских стран. Девки Бонда тоже напомнили диснеевский цветник: телесное совершенство при полном отсутствии индивидуальности, кроме масти волос. Впрочем, манекенам и манекенщицам это никогда не вредило, а иной цели, кроме пятизвездного сбыта, у франшизы и не было.

Пятидесятые стали эрой становления среднего класса с его поначалу плебейскими запросами на люксовое потребление. Одни названия книг: «Брильянты вечны», «Золотой палец», «Золотой глаз», «Человек с золотым пистолетом», — обрисовывали контур пользователя-сороки с горящим глазом на все блестящее. Не санкционированное насилие и вольности в сексе, о которых применительно к Бонду написаны тома, а именно шик-модерн для Эллочек-людоедок обеспечил серии аккордный спрос.

Наши тоже повелись. На Бонда обзывались матерым врагом и заплечных дел мастером. «Новомирская» статья Майи Туровской о Джей-Би как безобидном архетипе масскультуры незнамо как прошла цензуру и зачитывалась, как самиздат[21]. Присуждение Анджею Вайде каннской «Пальмы»-81 за «Человека из железа» связали с тем, что приз вручал Коннери: льнет, мол, друг к другу антисоветчина, и обидно за большого художника. Четыре года спустя вышло, как у Славкина: «ай-яй-яй, кока-кола! Оказалось: простой лимонад». Ай-яй-яй, агент 007! Оказалось: целлулоидная игрушка.

Не больно-то и модная. С распадом биполярного мира на слово «элитный» уже клевали одни припоздавшие русские, золотые телефоны ушли к туркам, гоночные авто пугали высокой аварийностью, а экзотический секс и шампанское в номер стали доступны любому бухгалтеру. Бонд со своим лакшери-стайлом стремительно вырождался в посредственность. Злодеи измельчали, калибр ближневосточной шушеры уже не требовал всевластия 007. Ребрендинг ничего не дал — и гигант рассыпался на мелких гномов: агента Ханта из «Миссия невыполнима», агента 3Х из «3Х», детей шпионов и трижды забытого Джейсона Борна.

Маленькому злу — мелкие Бондики.

Еще чуть-чуть — и до мышей дотрахаемся.

1962. ММ

Девочка с персиками

На смерть Мэрилин

Все знают, что ММ без конца снималась голышом. Все знают, что изучала для этого систему Станиславского. Все знают, что убили ее братья Кеннеди, чтоб скрыть Страшное: что она им давала.

Никому не втолкуешь, какая это несусветная чушь.

Ни в одном (ни в одном!) своем фильме ММ не появилась голой. Легендарная съемка ню на алом шелке в первый в истории титульный номер «Плейбоя» до такой степени застит людям глаза, что они спорят с очевидным: Мэрилин умерла за девять (девять!) лет до первой обнаженки на американском экране (для непосвященных: это была Энн-Маргрет в «Познании плоти»). Вопреки наветам, фарисейская Америка чуралась неодетых дам, как имам свинины. Швеция пробила это табу в 47-м (бергмановская «Музыка в темноте»), Франция — в 57-м («И Бог создал женщину»), Британия и СССР уже в звуковой период — в 65-м («Дорогая» и «Первый учитель»). И только главная кинодержава хранила белизну одежд до самого 70-го, оскоромившись уже после Вудстока, пышного увядания пионерки этого дела Брижит Бардо и почти одновременно с «Эммануэлью». Так что вольности Мэрилин не простирались и не могли простираться дальше фотопроб и солдатских календарей.

Станиславского она и впрямь штудировала усердно, терзала себя уроками у главного проводника Учения в США Ли Страсберга, не разумея самой сути метода: перевоплощение через погружение в заданную среду и условия. Монро просто ни разу не предлагали роли, чем-то отличной от ее натуры — разбитной няши с видами на жирный брак. Какие глубины требовались для того, чтобы это играть, к чему были искусственная симуляция, а затем и провокация горя в труде и личной жизни, неясно. Она много ставила на свой последний фильм «Неприкаянные» — нервическую, перверсивную экранизацию пьесы своего уходящего мужа Артура Миллера, но и там, как и везде, играла ранимую доступность. Картина вошла в историю лишь серийной гибелью за месяц до проката всех трех исполнителей главных ролей: Кларка Гейбла, Монтгомери Клифта и самой ММ.

И убили ее не Кеннеди, хотя она совершенно открыто спала с обоими: одно нетрезвое соло в экран «Happy Birthday, Mr. President» убедительнее тысячи компрометирующих пленок. Миллер в мемуарах и объяснял разрыв тем, что барбитуру слонового действия она жрала горстями. Глуша дискомфорт, бессонницу, творческие муки и все прочее, что полагается суперзвезде. Вокруг была целая свита наставников, стилистов и добрых докторов; Миллер предупреждал, что это добром не кончится, — это добром и не кончилось. Любимица казарм и бензоколонок захотела стать Настасьей Филипповной, будучи для того чересчур сдобной, жаркой и обещающей. Роскошное тело превозмогло чуткую душу. Перебор телесности не заглушили бы ни Станиславский, ни Достоевский, ни вся пылкая Польша, вместе взятая. «А у меня душа — она почти из воска, / Податлива, тонка, наивна, как березка», — этот романс под гитару в ее исполнении стал бы стенобитным хитом «Старых песен о главном». Рожденный за полтора года до ее гибели и истово влюбленный задним числом К. Л. Эрнст возвел бы и храм ее имени, кабы церковь позволила. Храм нерукотворный остался за нею и так. Именно святая великомученица