Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

не поступился принципами и за это лишь чудом не был казнен. Если бы я плакал из-за каждой неприятности в моей жизни, пришлось бы прорыть целый канал, дабы мои слезы не затопили город. Но я не в обиде ни на людей, ни на жизнь, ни на Вселенную. И даже ее Творца, если бы он был, я от всей души поблагодарил бы за все, что мне встретилось на моем пути.

– За вашей спиной говорят, что вы безбожник. Кажется, эти слова не так уж безосновательны.

– Хочешь знать, верую ли я в Бога? В того, который создал Вселенную, послал нам свои законы и будет судить всех после смерти? Нет, не верю. Даже если он где-то там и есть, какой нам от него прок в жизни? Добро и зло воюют беспрестанно, а Небо – всегда в стороне. Если Аллах существует, то, кажется, он души не чает в подлецах. Почти все султаны, богачи, муллы – лицемеры. А достойные люди – землепашцы, ремесленники – влачат жалкое существование. Так в чем тогда Божий замысел? Чтобы все на свете было вверх дном? Мир – как шахматная доска. То черное, то белое, то день, то ночь. И все вокруг воюют. А потом появляется некто, сгребает все фигуры от пешки до ферзя и запирает их навсегда в темном ящике.

Омар улыбнулся. Мрачные вещи, которые он время от времени говорил, с трудом сочетались с его озорным взглядом и мощным внутренним обаянием. Он подлил еще немного вина в чашу и слегка встряхнул ее.

– Моя вера – в того Бога, который находится в глубине души и согревает каждого человека. Человек и ничтожен, и безмерно велик. Чем-то таким природа наделила нас, что мы особенные. Надежду внушает мне и то, что творить благо другим почти каждому несравнимо легче и приятнее, чем делать зло. Вот этому Богу Добра в душе человека я истово поклоняюсь и готов молиться ему хоть все время. Живое человеческое сердце ценнее любого камня. Даже если это камень Каабы.

– Значит, вы все-таки не верите в Творца?

– Нет, и так тоже нельзя сказать. Пойми же, неверие в богов – тоже своего рода вера, да еще какая. Религии, философии и прочие тяжкие размышления делают нас своими пленниками. Отринь их все, не мучай себя. Просто поверь в человека и в силу добра. Только тогда ты станешь свободным.

– Но разве это так просто? Ведь закон предписывает неверующего побивать камнями.

– Вряд ли на свете есть человек, который знает Коран лучше меня. Первый раз я целиком прочитал его в три года, а к семи выучил наизусть. Двадцати лет от роду в Самарканде я уже был почитаемым учителем богословия в одной из самых больших школ ислама в мире. Так вот что я скажу. Коран прежде всего предписывает соблюдать пять основ веры. Я это делаю неукоснительно. Признаю публично власть Аллаха, молюсь пять раз в день, особенно когда я на людях, раздаю милостыню, выдерживаю пост (это, пожалуй, самое трудное), и даже совершал хадж в Мекку. Мне как ученому интересно было посмотреть, что собой представляет камень Каабы и как выживают арабы в пустыне. Этим же хаджем я раз и навсегда заткнул рты тем, кто подозревает меня в вольномыслии. Думаю, в лучшем случае лишь один житель Нишапура из десяти совершает хадж, так как Мекка отсюда очень далеко. Так как же эти неверные, не исполняющие пятый завет Аллаха, еще смеют меня в чем-то обвинять?

Я улыбнулся. Действительно, в ситуации Хайяма потратить полгода жизни на хадж в научных целях и ради защиты от будущих упреков было весьма разумно. Допив вино, он продолжил:

– Но, откровенно говоря, я никогда не мог взять в толк, для чего при каждой молитве биться головой о землю. Лично я стараюсь отдавать земные поклоны Творцу без стука головой, в отличие от многих. Полагаю, что самое прекрасное в молитве – это вид красивого, расшитого узорами молитвенного коврика. Хорошо, кстати, когда он мягкий – коленям не так больно.

– Я слышал, у вас было много научных работ. Что вас особенно интересовало?

– Больше всего в жизни меня интересовала и интересует математика. Она поистине царица наук. Я открыл универсальный способ решения уравнений третьей степени с помощью конических сечений, которые когда-то не поддались ни Пифагору, ни Аль-Хорезми. Доказал ряд теорем геометрии. Однако больше всего меня привлекал анализ постулатов Евклида, на которых зиждется вся математика. Я написал большой том комментариев к этим постулатам. Открыл, что пятый, последний постулат в некоторой степени выводится из первых четырех. Также я обнаружил, что если его немного иначе сформулировать, то вся математика мира будет выглядеть по-другому. Но что это будет за математика – я даже пытаться взять в толк не стал, так как это, видимо, за гранью разума человека.

«Зато в этом преуспели Риман и Лобачевский», – подумал я, но вслух, конечно, ничего не сказал.

Я заметил, что одна из рукописей, лежавших на соседнем столе, была авторства Авиценны. Хайям вновь широко улыбнулся, мой вопрос явно ему понравился.

– О, мой друг, это был потрясающий человек. Жаль, в Исфахане мы с ним разминулись во времени. Несколько его книг я собственноручно перевел с арабского языка на персидский. Я бы отдал десять лет жизни за единственный день беседы с ним. И даже будучи мертв, он все равно приносит мне некоторую пользу.

– Как же?

– Родители мечтали, чтобы я стал врачом. Мне же медицина всегда претила. Копаться руками во внутренностях человека – не мое призвание. Однако когда я оказываюсь на мели, я все же подрабатываю врачом. Я помню весь «Канон» Авиценны наизусть. В нашей округе врачи даже не слышали о нем. Я прихожу к больному, определяю симптомы, вспоминаю нужную страницу «Канона» и по памяти выписываю рецепт. Удивительно, но это работает. Люди выздоравливают, потом ко мне выстраиваются очереди страждущих. Если бы я решал, я бы поместил среди исламских святых Авиценну вторым, сразу после Пророка.

Хозяин хотел долить мне вина, но я вежливо прикрыл чашу рукой, поблагодарив. Он налил себе еще, и снова начал с наслаждением его цедить. Я не удержался:

– О вашем искреннем пристрастии к вину в городе слагают анекдоты.

Омар рассмеялся и снова посмотрел на отблеск свечей на рубиновой поверхности напитка.

– Лучше пусть считают меня пьяницей, чем еретиком. Над пьяницей добродушно, хоть и свысока, посмеиваются, а еретиков четвертуют на площадях. Пусть веселятся, я не в обиде на это.

– Что вас еще интересовало в науке, помимо математики?

– Астрономия. Я почти с