Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

это долбаная иллюзия, за которую я цепляюсь. Дорога, ведущая в никуда.

С днём рождения, Гвен! В итоге ты упадёшь.

Почему я продолжаю цепляться? Без понятия. Наверное, на что-то надеюсь. Внушаю себе, что в действительности всё нормально. Что это останется неправдой, если я буду вести себя так, словно всё иначе. Возможно, я боюсь того, что меня ждёт потом. Боюсь пропасти. Я не знаю, что на её дне. И не представляю, какой дорогой двигаться дальше. Мне знакома только та, которой я иду. И я не хочу, чтобы она заканчивалась. Так что я не принимаю реальность, но понимаю, что скоро кто-то скажет: «Эй, видишь, дальше дороги нет. Тут только камни, без посторонней помощи тебе не обойтись. И нет, я тебе не помогу, так что пока. Ещё увидимся там, внизу!».

Когда я торможу, радаётся скрежет наточенных лезвий коньков о лёд. На этот раз звук получается некрасивый. Не нежный. Царапающий, жёсткий и безжалостный. Как не очень хороший конец. Костяшки пальцев белеют, настолько сильно я сжимаю бортик. Перегнувшись через него, я пытаюсь сделать глубокий вдох, но не получается. Я пробую снова, и снова, и снова, чувствуя холод, сковывающий мои лёгкие, однако кислород как будто натыкается на стену в горле и не проходит. С моих губ срывается приглушённый крик, за которым следует отчаянный хрип. Я закрываю и снова открываю глаза. Красные сиденья на трибунах сливаются в размытое пятно. Окружающий мир расплывается, как акварель, цвета растекаются и перемешиваются. Неприглядная получается картина, злая, неуправляемая и агрессивная. Слышу крик, который эхом отдаётся в моей голове.

«Хаос! Хаос! Хаос! Хаос! Хаос!»

Надежда – сильное чувство. Одно из трёх важнейших.

Вера, надежда, любовь.

Три героя в жизни человека. Только вот у героев есть враги. Противники, которые стремятся победить их. Каждый антагонист известен тем, что с жестокостью душит добро в самом зародыше. А здесь их трое.

Неверие, отчаяние, ненависть.

И они на пути к победе, ведь я больше не верю, что это закончится хорошо. Я начинаю ненавидеть лёд, поскольку это моя самая большая любовь, которая подводит меня. Впереди надежды, последние лучи которой пробиваются сквозь тёмные тучи, проскальзывает тень моего отчаяния – гораздо более мощная часть моих эмоций.

Я решаю уйти. А потому из негнущихся пальцев выпускаю бортик и скольжу по льду к дверце. Харпер кружится, и мне интересно, слышала ли она крики моей печали. В моей голове они звучали так громко, так невыносимо, что не услышать это, кажется, было невозможно.

Мы с Харпер как кошка с собакой. Она меня терпеть не может. И это понятно, ведь из-за меня её лучшая подруга в отчаянии сбежала из Аспена чуть более двух лет назад. Я – причина, по которой из её жизни исчез единственный человек, которого Харпер считала семьёй. Окажись на её месте, я бы тоже себя возненавидела.

Но сейчас на её лице нет подобных эмоций. Сейчас она смотрит на меня, как на раненую птицу, которая лежит на обочине и едва шевелит крыльями в безнадёжной попытке взлететь. Она смотрит на меня так, словно видит насквозь. Словно, невзирая на мою наигранную улыбку, понимает, насколько на самом деле темно у меня на душе, пока я отчаянно ищу выключатель света. Думаю, она замечает такое состояние, потому что не понаслышке знает о нём. Я верю, что, проводя много времени в мрачных местах, человек обретает способность видеть в темноте, со всеми ужасными мыслями, которые там живут, со всеми печальными истинами и серьёзными проблемами. Это не очень приятные места. Скорее жуткие. Познав такую тьму, избегаешь её нового появления.

Моё сердце танцует в горящей комнате

Оскар

Передо мной раскинулся самый захватывающий вид, который я когда-либо видел. Серьёзно. Нечто не очень нормальное. И если не для мира, то, во всяком случае, для меня. Откинувшись на спинку широкого кресла, голой спиной чувствую его прохладную кожу и устремляю неподвижный взгляд в панорамное окно спальни. Скорее всего, я бы замёрз, но языки пламени жадно облизывают поленья в кирпичном камине, излучая приятное тепло.

Пальцами переплетаю между собой множество лент. Напоминая ели снаружи, каждая из них имеет свой оттенок зелёного. Размеренные движения действуют на меня успокаивающе. Раньше, в Бронксе, я продавал свои поделки. Теперь я плету их только для того, чтобы разобраться в собственных чувствах. Это похоже на ведение дневника. Каждый браслет говорит о чём-то, что живёт в моём сердце. Сейчас это просто созерцание природы и её целебное воздействие на меня.

Я живу в роскошном доме из дерева и стекла посреди Аспенского нагорья уже две недели. Большую часть времени провожу здесь, на дубовом паркете, глядя поверх заснеженных елей и огромных горных вершин. Иногда я беру бинокль и наблюдаю за белыми совами и сычами, которые расправляют свои большие крылья и наслаждаются спокойствием природы. В подобные моменты мне хочется стать таким же беззаботным и невесомым, как они. А потом я смеюсь, потому что это полная ерунда. Не само желание, но мысль о том, что кто-то вроде меня действительно может стать беззаботным. Ха-ха, ну да, конечно.

В открытые окна задувает холодный воздух, и мои татуированные руки покрываются гусиной кожей, ведь на улице минус. Однако я не отодвигаюсь ни на миллиметр. Мне не хватает снежного аромата, каждый раз одинакового – чистого, особенного и яркого. Чего не скажешь обо мне.

– Оскар? – зовёт Джорджия из коридора.

Она дважды стучит, прежде чем открыть дверь и просунуть голову. На Джорджии пальто свободного кроя без рукавов с бронзовыми пуговицами, а под ним – бежевые матерчатые брюки-клёш вроде тех, от которых все сходят с ума в Нью-Йорке.

Когда она улыбается, я снова восхищаюсь тем, как молодо выглядит Джорджия в свои сорок с лишним.

– Ты готов?

Вообще-то нет. На самом деле, мне бы хотелось провести здесь следующие несколько часов и ночь, а может, и завтрашний день, и все последующие, впитывая в себя аромат снега и любуясь бескрайней природой Аспена. Только вот не судьба. Я уже прогулял последнее городское собрание, и Аддингтоны оставались любезны только потому, что, по их мнению, мне сперва требовалось «привести себя в порядок и привыкнуть». Но второй раз они не одобрят.

Эти странные собрания – первое, о чём они рассказали, когда мы первым классом летели из Нью-Йорка в Аспен.

– Они проводятся каждое воскресенье вечером, Оскар. Тебе не следует их пропускать, ведь мы ни в коем случае не хотим, чтобы Уильям плохо