Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

потому что он твой тренер и уже больше недели не появляется на катке?

– Он болен, – уклончиво отзываюсь, тем самым вызвав недоверчивый взгляд подруги.

– В случае его болезни у нас будет заменяющий тренер.

Я вздыхаю.

– Ты выучила эти идиотские правила наизусть, правильно я понимаю?

– Да. Но помимо этого все и так знают, что нам полагается тренер на замену. Поэтому в чём дело?

Встретившись с подругой взглядом, я медлю. Её огромные голубые глаза как всегда широко распахнуты. Кажется, я слышу, что они говорят, и это безумие, ведь глаза не разговаривают. Но только не у Пейсли. Она смотрит на кого-нибудь молча, а он думает: «Ого, надо же, как она кричит, круто». Пейс это умеет. Своим очарованием она напоминает плюшевого мишку. И теперь, когда она стоит напротив и не сводит с меня этот свой искренний и словно бы говорящий взгляд, возникает ощущение, будто меня хочет обнять Винни-Пух. В основном так и случалось, поскольку никто, честно говоря, не способен отказать жёлтому мишке с горшочком мёда. Ни один человек.

В итоге я сдаюсь. Открываю рот, чтобы ответить, как вдруг по помещению прокатывается голос Полины. Он холоднее, чем воздух вокруг, и такой решительный, что от него едва не начинает трескаться лёд.

– Пейсли Харрис, если мне захочется пустой болтовни, я посмотрю «Холостяка» по телевизору! Давай работать, я тебя тут не без дела стоять учу.

– Она знает «Холостяка»? Я в шоке.

Мы подъезжаем. Наши коньки царапают поверхность, и откуда-то доносится отборная ругань Харпер, перед тем как та ударяет по бортику.

– Я бы легко могла представить, что Полина сидит на жёстком стуле в тёмном углу у себя дома в ожидании нового дня, чтобы начать тобой командовать.

– Она загадка, – бормочет Пейсли, чисто исполнив тройной лутц и приземлившись рядом со мной. Острая боль пронзает меня, и я сразу же понимаю, откуда она взялась. Это ревность. – Не удивлюсь, если по выходным она зажигает на каких-нибудь рейвах.

– В твоих устах это слово звучит так порочно.

– Это рейвы порочны, – хмыкает Пейсли, а потом одними губами произносит «поговорим позже» и исчезает в другом направлении.

Мой выдох растворяется в ледяном воздухе. Некоторое время я таращусь на свои коньки, разглядывая лезвия, пока качусь по льду. С ума сойти! Это всего лишь узенькие кусочки стали, которые крепятся к ботинкам, и больше ничего. Но для меня они целый мир. Для меня они – небо и облака, и радуга, и шум моря, и бабочки, и любовь, и звёздные ночи, и вьюги, и всё это вместе. И даже вдвое больше.

Я выезжаю на середину катка, переношу вес на левую ногу, правую вытягиваю назад и долго скольжу вперёд спиной по диагонали к углу. Я сосредоточена только на себе. Возглас разочарования Харпер, смех Леви, непрерывно убеждающий его голос Эрина, решительный тон Полины, которым та даёт указания Пейсли, прежде чем зазвучит мягкая музыка танца – все звуки вокруг идут фоном. Я касаюсь поверхности катка правильной ногой. В ушах слышу свой пульс, когда отталкиваюсь от внешней кромки.

Оборот – кончики собранных в хвост волос хлещут меня по щеке.

Два оборота – я думаю о мечтах, о надежде и о шёлковой нити, на которой они держатся.

Три оборота – и на секунду мои мысли становятся невесомыми.

Я приземляюсь на левую ногу, руки вытянуты параллельно. Мои движения чётки и уверенны. Хотя, казалось бы, это невозможно, поскольку моё эмоциональное состояние неустойчиво, внутри меня нет никакой уверенности. Чего не скажешь о теле. Не представляю, как так можно – снаружи сдержанность и полное самообладание, а тем временем внутри полнейший раздрай?

Понятия не имею, да и, честно говоря, мне всё равно. Сейчас я могу думать только о том, что выполнила тройной лутц и уверенно приземлилась на лёд. В груди ощущаю хлопки. Как будто там птица. Кроткая и мирная. Маленькая и нежная. Хрупкая.

Порхающее сердце-птица.

Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале, прикреплённом к столбу для афиш позади бортика. Мои тёмные глаза широко распахнуты. Но лицо, которое смотрит на меня из зеркала, не может быть моим, потому что оно светится. Кроме шуток. Гвен в зеркале сияет от счастья, будто бы она и впрямь счастлива. Только это не про меня. Не про меня с тех пор, как я перестала себя узнавать. С тех пор, как я начала испытывать страх проснуться в один прекрасный день и больше не знать, кто я. Я не сияю, потому что я – тень. Но та Гвендолин, в зеркале, утверждает, что всё не так плохо. Что испытать подобное чувство реально и сделать это можно прямо сейчас. В эту самую секунду.

Я на катке. Звук скользящих по нему коньков – скрипучий, но мягкий, хрупкий, чем-то напоминает меня, чем-то – мелодию моей души. Только, наверное, красивее.

Я сияю, поскольку выполнила тройной лутц. Мне наконец-то удался прыжок, который я тренировала месяцами, и сейчас меня с головой накрывает волна эйфории. Это почти как целоваться во время снегопада. Почти как когда тебе шестнадцать, и в школьном коридоре любимый нападающий футбольной команды тебе улыбнётся, а ты просто умираешь, потому что – о боже! – эта улыбка, чёрт.

Однако когда я смотрю в зал, эйфория улетучивается. Я вижу Пейсли, которая выполняет кораблик, вытянув руки и ноги и устремив взгляд в потолок. Я вижу Эрина и Леви, которых отчитывает тренер, а они обмениваются кислыми улыбками. Я вижу Полину, которая сосредоточенно наблюдает за Пейсли, высунув кончик языка, готовая придраться к любой мелочи.

Кого я не вижу, так это своего отца. Не вижу его восхищённого взгляда, от которого волна моей эйфории могла бы превратиться в цунами. Я не вижу гордости за себя. Не вижу признания. Становится ясно, что мой успех не имеет смысла. Я выполнила тройной лутц, добилась цели, к которой стремилась неделю за неделей, по-настоящему боролась – с потом, кровью, слезами и понятия не имею чем ещё, да это и неважно. Как моё отражение, когда оно чувствует себя счастливым и думает, что способно сиять, хотя это нелепая фантазия.

Бессмысленно.

Вот почему моего отца здесь нет. Даже если бы я выполнила тройной аксель, его бы это не волновало. Тренер должен быть заинтересован в том, чтобы помочь своему ученику подняться на вершину. И в этом вся суть. Ничто не помогает мне продвинуться дальше. Я не сумею добраться до вершины. Всё кончено. Единственный оставшийся у меня способ рассеять мрак –