Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

нашу little princess. – Прошу прощения, Фиби. Ему довольно сложно освоиться. Оскар… мы усыновили его.

Говори как есть, Джорджия. Назови вещи своими именами. Произнеси то, что хотела произнести: Оскар был бродяжкой.

– О, так ты тот самый Оскар! Фигурист, который стал звездой тик-тока. – Она едва не задыхается. – Родители рассказывали, что ты живёшь теперь у Аддингтонов и получаешь кучу рекламных предложений благодаря своей популярности. Меня это очень радует! Прежде всего… учитывая твоё происхождение. – Фиби смотрит с таким выражением лица, которое легко описать одним-единственным определением: богатая цыпочка.

Она улыбается во весь рот, словно желая продемонстрировать, как всё это чудесно: усыновление, я и все эти розовые пузырьки вокруг нас, которых вообще-то нет, но они будто бы возникают благодаря её восторженному взгляду. Только вот мысли за этой улыбкой кроются совсем другие. Не сомневаюсь, что кто-то другой и повёлся бы на её притворную улыбку, но, простите, у меня за плечами одиннадцать дерьмовых лет в Бронксе. Я знаю, как устроены люди. Я в курсе, что они думают, когда смеются тебе в лицо. Я умею читать окружающих, словно они – открытый букварь с большими буквами.

Фиби улыбается, но глаза говорят нечто иное. Она внимательно меня изучает, больше не восхищённо, а скорее оценивающе задерживая взгляд на шраме на моём лице. Очень быстро, едва заметно осматривает мой костюм. Явно считает, что я его не заслужил. Считает, что я не принадлежу к их кругу. В глазах восхищение, но в сердце предубеждение. Очевидно, я вызываю у неё желание. Об этом свидетельствуют и румянец в области декольте, и закушенная нижняя губа, и ставший призывным взгляд. Да, Фиби хочет меня. Но не потому что видит во мне партнёра, а потому что я тот запретный плод, который ей не разрешается вкусить. Её мысли такие громкие, что я их слышу.

«На его лице шрам. На обнажившейся из-под рукава смокинга коже – чёрная татуировка. И, чёрт, у него мускулы, как будто он каждый день проводил в уличных драках! Интересно, по какой причине его усыновили? Может, от него отказались родители? Наверняка, с ним было сложно, потому что он всё время создавал проблемы. Проблемы… плохой парень».

Последнее слово – это оглушительный сигнал тревоги, знак «стоп», на который указывает каждая мать. И в то же время это большое ведёрко жирного попкорна во время диеты.

– Да, тот самый, – киваю. – Но не питай надежд. Я, может, и усыновлённый, но наши миры отличаются друг от друга больше, чем ты можешь себе представить, принцесса.

Прозвучало жестковато, но честно. Я бы не стал пользоваться девушкой. И прежде всего её чувствами.

Я знаком с Джорджией всего несколько месяцев. В прошлом году Аддингтоны стали свидетелями того, как на катке озера в Центральном парке катался я, знаменитый Оскар, чьи рилсы завирусились в сети. Довольно быстро вчерашний бродяга стал уважаемым инфлюэнсером, у которого нет отбоя от рекламных предложений. Бабло, фотомодели… только вот семьи нет. Она в комплект не входит.

Когда Джорджия призналась, что мечтает о сыне, я подумал, что она пудрит мне мозги. Обычно если женщина хочет ребёнка, она усыновляет младенца. Ну или дошкольника. Но никак не взрослого мужчину, которому давно никто не нужен.

Впрочем, Джорджия была настроена серьёзно. По её словам, она не нуждалась в маленьком засранце, который мотал бы нервы. Она бы с удовольствием проскочила данный этап и заботилась о взрослом «ребёнке». Как я и упоминал, их предложение оказалось внезапным. Как и моё решение перебраться к ним в Аспен. Всё же я едва знал этих людей.

За последнее время я успел выяснить о Джорджии один любопытный факт: у неё в мозгу начинает шевелиться маленькая антенна, как только воцаряется неприемлемая с её точки зрения атмосфера. А сейчас пространство между мной и Фиби прямо-таки пульсировало от постоянных волн её мыслей в духе «давай поскорее займёмся сексом» и моих беззвучных предостережений вроде «держись от меня подальше, богатая цыпочка». Интересная смесь, немного острая, не слишком приятная, но антенна Джорджии сходит с ума, настолько всё это неприемлемо.

– Фиби, пойдём-ка со мной, выпьем по мартини. Мне нужно узнать всё о твоём визите в Нидерланды! Правда, что они носят там деревянные башмаки? – Моя приёмная мать кладёт правую руку на плечи Фиби, чтобы увести её в сторону.

Фиби буквально разрывается между желанием не обидеть Джорджию и стремлением возобновить беседу с плохим парнем. Но рука Джорджии на плече, похоже, побеждает, поскольку Фиби с выражением сожаления на лице отворачивается.

– Окажи-ка мне любезность, Оскар, и найди Тимоти. Хорошо? – просит Джорджия. – Нужно помешать ему опять весь вечер накачиваться виски.

– Ясно.

– Спасибо. – Она коротко улыбается перед тем, как они с Фиби исчезают. Думаю, улыбнулась она искренне.

И вот я стою в одиночестве в этом огромном зале, забитом людьми, которых я не знаю, да и не хочу знать, и не представляю, что делать. Всё происходящее кажется насквозь фальшивым. Я сам себе кажусь фальшивым, как кусок веганского куриного филе[1] среди настоящего мяса на гриле. Вот стою здесь в этом долбаном костюме, который стоит больше, чем у меня когда-либо было, и галстуке, который в моей прошлой жизни использовался лишь для того, чтобы перетянуть руку, перед тем как уколоться каким-нибудь дерьмом.

Без понятия, как мне себя вести. Без понятия, кем нужно стать, чтоб быть как все. Без понятия, что нужно говорить, чтобы звучать как они.

Одни сплошные «без понятия».

Зал наполняется Девятой симфонией Бетховена. Возможно, многие подумали бы, будто я ничего не смыслю в классической музыке, потому что вот он я, Оскар с помойки, слушающий только жёсткий рэп, который исполняют бандюганы в широких штанах и банданах, с использованием таких выражений, которые в приличном обществе не употребляют. Но это не так. Мне нравится классическая музыка. Она меня успокаивает. Когда распирает изнутри, мысли бушуют, кровь закипает, я становлюсь агрессивным без всякого повода, лишь только потому, что видел только дерьмовую сторону жизни, вот тогда Бетховен, Моцарт и Шопен – в особенности Шопен – мои лучшие друзья.

– Есть два варианта, – слышу я вдруг рядом с собой.

Покосившись в сторону, вижу высокую девушку с огненно-рыжими волосами и светлым, украшенным веснушками, личиком. Голубые глаза могли бы производить приятное впечатление, если бы только не выражение озлобленности и глубокого отвращения в них. Отвращение по отношению к чему? К людям? Их жизни? Или всему сразу?

Она делает глоток из своего бокала, скользя взглядом по помещению мраморного зала.

– Ты либо вылезаешь из этого дерьма и