Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

в мире страстей, желаний, вихрей – все разорвано на части и надо выбирать. И вот в одном случае она сама выбрала – ничего (с Родзевичем); в другом – судьба выбрала, смерть выбрала. Кто знает, может, Рильке и был бы тем единственным, с которым (в котором) все сплелось и спелось. А может быть и нет. Как бы там ни было, судьба решила и выбрала за них обоих.

Ее душе заповедано было вынести отречение. Заповедано встретиться, прежде всего, с самой собой – сбыться через боль, через отказ от всего внешнего, быть может, через смерть любимого. И после этого душе (живой душе) остается тот свет –то есть духовная реальность. Это то, что больше всякой отдельной жизни. И Марина Цветаева выбрала это.

Быть может, это предел того, что может сделать человек. Дальше – делать нечего. Дальше надо уметь перейти от действия к созерцанию, от активности к пассивности. Ничего не делая, дать делаться чему-то внутри себя.

Конь принес всадника к некой земной границе – границе всякой деятельности. Дальше – коням нельзя. Конь должен остановиться, всадник – спешиться.

Чтобы сохранить истинную верность Безграничности, надо было понять, что здесь, на земле, все конечно, ограничено. И таким и только таким должно быть.

Земная ограниченность – не путы, а путь в Безграничность небесную. Безграничное тело – это чудовище. Безграничность физическая, земная есть дурная бесконечность. Чтобы войти во внутреннюю безграничность, надо найти внешнюю границу. Точную меру – соотношение души и тела.

Не отречение от тела, а отречение от земной безмерности нужно душе.

Да, тело не безмерно (и слава богу!). И оно живет в мистическом браке с душой, неслиянно и нераздельно с нею[52]. Да, тело имеет свое особое место. Его можно и нужно обособлять от души (неслиянно). И только это – условие их нераздельности.

Цветаева же отказывалась обособлять и ограничивать, потом рвала связь, вырывалась из тела вон. А надо было только смирить, остановить внешнее движение… Всадник должен был остановить коня. Дальше некуда. К земле подступило море. Море Духа.

И надо застыть на морском берегу, не заботясь о том, что ты будешь делать теперь.

Море есть граница земли, и там, за границей, начинается истинная безграничность.

Глава 8

Струенье, сквоженье…

Затихнуть… Остановиться. Дать отдых взмыленному коню. Ничего не делать… «Впервые руки распахнуть! Забросить рукописи!». И вздохнуть всей грудью – всеми деревьями… «Вашими вымахами ввысь, как сердце выдышано».

Да, в лесу именно этого, только этого она и хочет. В аду мира есть Элизиум – лес. Деревья…

          Други! Братственный сонм…          Вы, чьим взмахом сметен          След обиды земной,          Лес! – Элизиум мой!

Как все разорвано в мире людей – и как цельно, как просто здесь, «в тишайшем из братств»! И «собутыльница душ» хочет избрать трезвость – ясность, просветленность леса. Деревья идут в одном направлении с ее душой – ввысь и внутрь.

То, что душа ее угадала это свое собственное направление, было ее великой тайной, ее глубинным открытием. Мир людей сбивал ее с ее направления, искривляя пути. А «здесь, над сбродом кривизн – совершенная жизнь»…

Где ни рабств, ни уродств.Там, где все во весь рост,Там, где правда видней:По ту сторону дней…

По ту сторону всего частного, дробного. Там, в мире людей, душу разрывали, разделяли, разлучали с самой собой. И вдруг – душа смыкается, становится целой.

          К вам! В животворную ртуть          Листвы – пусть рушащейся…(«Когда обидой опилась». Цикл «Деревья», № 2)

В тишину… Тишина леса, бесконечно живая. Гармоническое согласие, где каждому голосу есть место, где все – музыка, а не крик.

Ах, с топочущих стогнВ легкий жертвенный огньРощ! В великий покойМхов! В стро́ение хвой…(«Други! Братственный сонм…». Цикл «Деревья, № 4)

В себя саму, которой так невозможно быть там, среди людей, и так просто здесь, в нетронутой, неискаженной мировой первозданности, в этой «прохладе вечности», которая лечит «обиду времени». Здесь, в лесу – ее царство. Здесь никто ее не теснит, не спорит с ней, не преграждает ей путь. Напротив, здесь все – путь, сквозь все просвечивает вечность. Сквозь все предельное – запредельность. Тишина и неподвижность деревьев, тишина и внутреннее движение ввысь и вглубь, к незримой завесе, к неслышимому голосу. Деревья – дороги в то, что выше нас и глубже нас:

Но, юным гениемВосстав, порочитеЛожь лицезренияПерстом заочности.…………………………………….И – прочь от прочности!И – прочь от срочности!В поток! – В пророчестваРечами косвенными…(«Каким наитием…». Цикл «Деревья», № 9)

Только речами косвенными можно сказать о том глубочайшем, о заочном, что проходит сквозь всё видимое. Деревья тихо и смиренно расступаются перед этим Внутренним, склоняются, «расплетаются», развоплощаются, обнажая Дух…

Так светят седины:Так древние главы семьи –Последнего сына,Последнейшего из семи –В последние двери –Простертым cвeчением рук…(Я краске не верю!Здесь пурпур – последний из слуг!)(«Не краской, не кистью…». Цикл «Деревья», № 6)

Высшее, главное – не то, что видим, а то, что «под веками»; не то, что есть мы, а то, что есть в нас:

Не краской, не кистью!Свет – царство его, ибо сед.Ложь – красные листья:Здесь свет, попирающий цвет.Цвет, попранный светом.Свет – цвету пятою на грудь.Не в этом, не в этомли: тайна и сила и сутьОсеннего леса?Над тихою заводью дней…Как будто завеса,Рванулась – и грозно за ней…

Грозно, ибо мы подошли к краю всего земного. Грозно – ибо здесь скрещение миров, молния из другого мира, расширение сознания, раскрытие третьего глаза. И вот этот третий глаз, глаз Души видит:

Лицо без обличья,Строгость. – Прелесть.Все ризы делившиеВ Тебе спелись.Листвою опавшею,Щебнем рыхлым,Все криком кричавшиеВ Тебе стихли.Победа над ржавчиной –Кровью – сталью.Все навзничь лежавшиеВ Тебе встали.(Цикл «Бог»)

Бог, не видимый глазом, изображается в душе. В ее невозмущенной тишине, в ее сокровенной глубине хранится Божий образ.

Душа, которая вошла в эту тишину и глубину, прикасается к Богу. Мимо всех вопросов о вере и неверии. Она Его знает. Она Его обнаружила. Тот, кто войдет в глубину, тот сам это узнает.

Марина Ивановна вошла. И… оборвалась связь с миром явлений, с миром всего высказанного, явного. Она знает, что есть Несказуемое, неявное, перед которым все слова и образы – ничто. Только те слова, которые знают, что они – ничто, и могут быть достойны Того, несказанного:

Струенье… Сквоженье…Сквозь трепетов мелкую вязь –Свет, смерти блаженнее,И – обрывается связь.

Теперь только то слово, которое подведет к этому Обрыву, к этой небесной шири, к этому наполненному молчанию, – только то слово и будет истинным.

– Уже и не светомКаким-то свеченьем светясь…Не в этом, не в этом ли –и обрывается связь.

Косноязычие? Шепот? Срыв голоса?.. А как еще скажешь о Том?

Так светят пустыни.И – больше сказав, чем могла:Пески Палестины,Элизиума купола…(«Не краской, не кистью…»)

«Больше сказав, чем могла». Больше – не может. Нельзя больше. Как можно увидеть