Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

ему, вероятно, предстояло совершить. Или Лахгал ошибался? Быть может, люди, о которых он говорил, исчезли по иным причинам. Заблудились или попали в засаду… Но в его суме лежал кожаный свиток, скрепленный печатью царя, а в руке Клейдемос держал посох – скифаль, ключ к прочтению свитка. Это был не кизиловый посох, который когда-то выбрал для него Критолаос. Тот посох сгорел в погребальном костре Бритоса, а вместе с ним на окровавленном поле при Платеях сгорела и юность Клейдемоса.

Дрожащий голос Лахгала отвлек его от раздумий.

– Ты не раз зачитывал смертные приговоры на своей скифали, Двуименный, приговоры тысячам людей. Ты спартанский воин, такова судьба; боги не раз спасали тебе жизнь. В детстве они уберегли тебя от волков, на поле битвы – от града фракийских стрел. Солдаты недоумевали, как можно столько раз безнаказанно бросать вызов смерти? Ты хромой воин с двумя именами и двумя жизнями. Ты спасся даже от той смерти, которую выбрал сам, когда захотел умереть от собственного меча… Не так ли? Тебя ждет великая судьба; возможно, страшная судьба, и от нее не скрыться. Во Фракии около дуба ты пребывал в беспросветном отчаянии. Я помню твои тусклые глаза, помутившийся взгляд, окаменевшее лицо. Что такое жизнь раба, которую продали задолго до того, как он успел хоть на минуту подержать ее в своих руках? Человеческое тело, цена которому – пять оболов…

– Довольно, Лахгал! – воскликнул Клейдемос и взялся руками за голову.

Но Лахгал продолжил. Его голос не дрожал. Это был глубокий и мрачный голос, голос сильнейшей боли.

– Итак, пути назад нет. Не обращай внимания на меня, прочти послание сейчас же. Если я должен умереть, я умру. Сегодня и завтра, как подобает преданному рабу, я буду сопровождать тебя, а потом я просто не проснусь… ты даже не заметишь. Только прошу, не оставляй мое тело на съедение шакалам, похорони меня, как свободного человека, как… друга, которого ты любил. Иначе моя тень будет печально скитаться по ледяным берегам Ахерона, как бывает с душами людей, чьи тела не были преданы обряду погребения.

Клейдемос положил руку ему на голову:

– Я не убью тебя, Лахгал, и не заставлю наложить на себя руки.

Он достал из сумки запечатанный свиток и обернул вокруг скифали так, чтобы можно было прочитать послание царя.

Слуга, которого я послал с тобой, выполнил свою задачу. Теперь ты знаешь обратный путь. Ты вернешься один, ибо свидетелей твоего путешествия в Азию быть не должно. Ты также уничтожишь это послание.

– Не зря ты боялся, Лахгал, – сказал он и бросил свиток в ручей, – царь приказал убить тебя.

Стены Келайная возвышались на фоне голубого неба. На вершинах городских башен гнездились аисты. Широко раскинув неподвижные крылья по ветру плоскогорья, огромные птицы парили в потоке воздуха, неспешно кружась над городом. С холма спускалась серебристая лента реки Большой Мендерес. По преданию, ее исток находился где-то в городе, в темной пещере, где некогда жили нимфы и сатиры. Вокруг нее рос тополиный лес, полный певчих птиц.

– Мы приехали, – сказал Клейдемос Лахгалу. – В городе нас ждет посланник великого царя, сатрап Артабаз.

– Все верно, – ответил юноша. – Там, на скале, находится летняя резиденция великого царя, в ней и живет сатрап.

Они подошли к южным воротам, охраняемым двумя фригийскими лучниками. Клейдемос передал Лахгалу табличку с печатью, тот вручил ее одному из лучников и сказал на своем родном языке:

– Отнеси эту табличку сатрапу Артабазу и передай ему, что благородный Клейдемос из Спарты, сын Аристархоса Клеоменида, ожидает приема.

Лахгалу пришлось дважды повторять длинное и трудное имя Клейдемоса, пока лучник не запомнил его и наконец удалился.

– Расскажи об этом городе и об этих краях, – попросил Лахгала Клейдемос. Он уселся на каменную скамью у городской стены и вытянул онемевшие от ночной сырости ноги.

– Мне мало что известно, – ответил Лахгал. – Я слышал, что это последний фригийский город на востоке. За теми горами, – он указал на голубоватую горную цепь, которая пересекала плоскогорье на расстоянии двух дней пути, – начинается Ликаония. Это опасные земли, которые кишат жестокими разбойниками. Даже солдатам великого царя не удается усмирить их. После шести дней пути ты попадешь из Ликаонии к подножию горы Тавр. Эту неприступную горную цепь можно обогнуть лишь одной дорогой – столь узкой, что два быка, запряженных в одно ярмо, не смогут пройти по ней. От этой горы, следуя через местность, именуемую Киликией, можно добраться до моря за трое суток. На востоке Киликия граничит с еще одним высоким горным хребтом, который местные жители называют Саманом. Далее простирается Сирия – моя родина. Про этот город я могу лишь сказать, что река Большой Мендерес протекает через дивный сад, в котором, говорят, растут всевозможные растения и обитают дикие звери. Персы называют его на своем языке «пайридаеза», а греки – «парадейсос». Когда великий царь живет в летнем дворце на скале, он охотится в этом саду со своими вельможами. Через город протекает еще одна река, поменьше Большого Мендереса. Жители называют ее Марсуас, а вы, греки, Марсиас. Ее название, вероятно, происходит от того, что на ее берегах сатир Марсий дерзнул вызвать Аполлона на музыкальное состязание, но проиграл. С него заживо содрали шкуру и повесили в пещере с источником. Если хочешь, мы можем посмотреть на нее. Но мне кажется, что это всего лишь шкура козла, которого когда-то давным-давно принесли в жертву одному из местных богов.

– Мне нравятся твои истории, – сказал Клейдемос, – они напоминают мне рассказы моего деда Критолаоса, которые я частенько слушал в детстве. Сейчас я вспомнил, что он мне рассказывал историю о сатире, с которого бог Аполлон заживо содрал кожу. Мне и в голову не могло прийти, что однажды я увижу место, где эта история появилась на свет.

Клейдемос окинул взглядом огромную равнину, простиравшуюся под городскими стенами. Солнце, уже высоко поднявшееся над горизонтом, ярко освещало реку Большой Мендерес. Прибежал фригийский лучник и сказал:

– Наш господин, сатрап Артабаз, ожидает тебя. Следуй за мной, я проведу тебя во дворец.

Клейдемос с Лахгалом шли за ним и все дальше углублялись в городские улицы, на которых уже толпился народ. Мужчины и женщины, облаченные в диковинные одежды, с любопытством смотрели на чужеземцев. Дети бежали за ними, дергали за одежду и пытались продать им скромный товар, который они хранили в корзинах и мешках. Лучник отгонял их, прикрикивая и грозя луком, а дети визжали и разбегались, но вскоре опять всей гурьбой наваливались на небольшую группу, которая стремительно шла к центру города.

Акрополь высился впереди. Он стоял на холме, обнесенном стеной и покрытом зеленью многочисленных тополей, особенно пышно росших у берегов небольшой речки. По всей видимости, это