Сломанная тень - Валерий Введенский

– Что с вами? Присядьте! – засуетился доктор.

– Это Тучин! – твердил как заведенный Дашкин. – Я узнал платье!

– Вы же не разглядели его в темноте!

– Я узнал запах…

– Не может быть!

У Тоннера уже выстроилась своя версия, и художник никак в нее не вписывался. Зачем ему шантажировать Дашкина и Бобикова? Откуда у него завещание Кислицына-старшего?

– Они заодно! С Юлией! – завывал Дашкин.

Ирина Лукинична старалась не попадаться домашним на глаза. На маскарад она решила поехать, как только узнала, что Андрей Артемьевич сюда собрался. И не зря, ох, не зря!

Все! Решено! От Ольги надо избавляться любой ценой! Это ж надо, лет десять Андрей Артемьевич не танцевал, даже Полиночку на первом балу Владимир выводил, а тут на тебе, отплясывает.

И Тоннер – двурушник! Весь вечер крутится возле Полины, а теперь еще и с Кислицыным шушукается. Нет, доверять ему нельзя, другого доктора надо искать.

Не откладывая, занялась поисками. Спрашивала многих, но правильно понял ее только один человек – князь Юсуфов. Слава за ним тянулась дурная: с темными личностями якшается, оргии во дворце устраивает, в делах нечистоплотен. Князя боялись, остерегались, обходили стороной. Но в сомнительных делах многие обращались к нему за советом, а кое-кто и за помощью.

– Обратитесь к Шнейдеру Борису Львовичу. Сошлитесь на меня!

– Ой, спасибочки, ваше сиятельство! А то камни замучили!

Князь усмехнулся.

Дама плакала навзрыд в галерее первого яруса. Спросить, что приключилось, «венецианский купец» долго не решался, но наконец поинтересовался:

– Маска! Почему вы плачете?

Дашкина не ответила, лишь зарыдала пуще прежнего. «Купец» окончательно растерялся, взял ее руку в свою. Несчастная словно ждала этого, тут же уткнулась ему в плечо.

– Что с вами?

– Он бросил меня! Он меня не любит!

Император привык повелевать и приказывать, успокаивать рыдающих дам было ему в новинку:

– Не плачьте! Он не стоит ваших слез!

– Я отравлюсь!

– Я запре…! – Император искренне считал, что жизнью подданных распоряжается он, и никто другой. – Не надо! Все образуется!

– Что образуется? Муж грозит отправить меня в поместье!

– Не допустим, – заверил император.

– Как не допустите? Арсений Кириллович уже и прошение об отставке подал!

Ну, конечно! Дашкина! Как он раньше не догадался!

– Мы ее не примем, Юлия Антоновна!

Княгиня отпрянула, однако государь не выпустил ее руку.

– Ваше величество! – Дашкина от ужаса перестала плакать. – Простите, ваше величество!

– Это вы меня простите! Не знал, что вы в таком затруднении. Иначе пришел бы на помощь раньше!

Государь подмигнул. Примерный семьянин парадоксальным образом сочетался в нем с отчаянным ловеласом.

Глава двадцать четвертая

Пантелеек почему-то было два. Один тянул за рукав, второй верещал:

– В дверь стучат!

Голова оставалась своя, потому что нестерпимо болела, а вот руки-ноги были чужими! Ни встать, ни прогнать расплодившихся казачков Никанорыч не мог. Эх, славно Тихон всех угостил! И не просто водка-селедка, а на иностранный манер, самолично сварил крамбрам… До того крепкая штука, что сразу не вспомнить, как называется! Крамбамбуль! Во как! Смешиваешь столовое вино[78], ренское, пиво, добавляешь чутка сахара и кипятишь как пунш. Вкусно, забористо и сразу весело!

– Говорят, из полиции!

Распоясавшиеся Пантелейки не унимались, а сил прогнать их у Никанорыча не было. И чего пристали?

– Вставайте, Иван Никанорыч! Того и гляди дверь сломают! А я открывать боюсь. Вдруг грабители?

– Тапыч где? – имя-отчество швейцара спьяну сократились, да так смешно! Дворецкий рассмеялся.

– Черный ход пошел проверять!

Разлепив глаза, Никанорыч обнаружил всех собутыльников тут же, в кухне. Спали вповалку: кто на полу, кто на топчане, некоторые даже на плите устроились.

Отчаявшийся Пантелейка схватил со стола стакан и плеснул содержимое в лицо дворецкому.

– Что делаешь, тля? – выругался Никанорыч, но беззлобно. От «умывания» ему полегчало. Пантелейки сразу в одного слились. И стук в парадную дверь сам услышал.

– Полиция! – повторил казачок.

– Что им надо?

– Я почем знаю?

– А времени скока? – икнул дворецкий.

– Половина первого!

– Едрить твою налево! – Никанорыч вскочил. Сейчас господа с маскарада вернутся, а тут бедлам. И полиция! – Пошли!

Окна темны. Дверь заперта. Вымерли, что ли, эти Лаевские? Яхонтов сначала дергал за модное изобретение – дверной колокольчик; потом по старинке кулаком барабанил; озверев, принялся долбить в дверь ногами.

Пушков и Шнейдер деликатно помалкивали. Надзирателя Петр Кузьмич прихватил из вредности, доктора – для наставлений.

Борис Львович явился к Яхонтову домой показать подметное письмо. Следственный пристав прочитал, одобрил, но заметил, что одной такой писульки маловато. Пояснить не успел – Пушков с записочкой от Киршау пожаловал. Пришлось Шнейдеру с ними прокатиться.

– От единичной кляузы, даже самой страшной, отбрехаться легко. Поклянись, перекрестись – и поверят! А вот ежели одновременно, да со всех орудий, что такой-то имярек – прощелыга, развратник, взяточник, альфонс, шаромыжник, атеист, старовер и якобинец, вдобавок каждую ночь голым по улицам гуляет, а вчерась за картами государя подлецом обозвал – тут уж не отмоешься, – втолковывал доктору Яхонтов, ничуть не стесняясь Пушкова. – Ты, Борух, молодец, хороший суп из жмурика сварил, но к нему таки котлеточка нужна!

Шнейдер впитывал науку молча, кивал да карими глазами в сумраке недобро сверкал.

Наконец кто-то со свечой подошел изнутри ко входной двери.

– Слава тебе господи! Проснулись! Открывайте, полиция!

Увидев на пороге Яхонтова, Никанорыч перекрестился.

– Дворянин Тучин здесь проживает?

Дворецкий от ужаса вымолвить ничего не мог, гримасами и жестами показал: да, тут.

– Дома? – коротко осведомился Яхонтов.

Напуганный Никанорыч молчал.

– Дома или нет? У меня приказ: задержать его и сопроводить к обер-полицмейстеру.

– На маскараде! – голосочек у дворецкого внезапно прорезался, но почему-то не свой: тоненький-тоненький, как у мальчика в церковном хоре.

– Врешь, каналья! Маскарад он с час назад покинул.

– Александр Владимирович приезжали-с, – пояснил из темной прихожей одетый казачком мальчишка. – Переоделись и снова…

– Куда поехал? – перебил Яхонтов.

– Не поехали-с! Пошли-с! Филипп Остапович хотел извозчика поймать, но барин отказали-с! Недалеко, мол, прогуляются!

– Могу я в дом наконец зайти?! – Дело затягивалось, а дожидаться похабника на ноябрьском ветру сыщику не хотелось, так и ревматизм подхватить недолго.

Никанорыч задумался. Впустишь, а вдруг генерал или, того хуже, Ирина Лукинична разгневается? Ушлый Яхонтов сомнения многоопытного дворецкого понял:

– Из господ кто дома?

– Никого! – неуверенно вымолвил Никанорыч.

– Софья Лукинична! Они-с раньше вернулись, чтобы…

Мальчишка запнулся и Яхонтов переспросил с подозрением:

– Чтобы что?

– Господина Тучина о вашем приезде предупредить, но уже не застали!

– Понятно! Доложи-ка ей, что пристав Яхонтов просит его впустить. С сопровождающими!

– У себя? – шепотом спросил Никанорыч казачка.

– Ага! С Тихоном! – подмигнул смышленый мальчишка.

– Ограбили! Ограбили! – раздался из глубины дома истошный женский крик.

– Марфуша, ты? – испуганно спросил Никанорыч.

– Я! Я! – жалобно проблеяли из-под лестницы.

– Блаженная наша, Марфушенька! – пояснил дворецкий.

– Тьфу! – плюнул Петр Кузьмич и язвительно крикнул: – Эй, дура! У тебя что? Посох свистнули?

– Нет! – заорала в ответ Марфуша. – Деньги! Деньги! Тридцать тысяч!

Яхонтов ринулся к мраморной лестнице. Обогнув ее, увидел Марфушу. Ее мутило, она с трудом добралась сюда от своей каморки.

– Все, что люди добрые на церкву жертвовали! Все! Все украли! – причитала она, не в силах унять плач.

– Не ори! Кто ограбил, знаешь? – серьезно спросил Петр Кузьмич. Богатые нищие встречались ему не раз.

– Тихон! Тихон!

– Это слуга Тучина, – пояснил увязавшийся за Яхонтовым казачок.

– В водку мне что-то плеснул, а я, дура старая, выпила. Башка сразу каменная стала! Вжик – и сознание потеряла. А Тихон…

Марфушу вывернуло.

– Тихон вместе со своим хозяином ушел? – предположил Петр Кузьмич.

– Нет! Я ж говорю, у барыни он…

– Пушков! Карауль парадный вход! А вы, доктор, займитесь пострадавшей! – приказал спутникам Яхонтов. – Ну, казачок, показывай, где твоя барыня почивает!

Крестили его, конечно, не Тихоном. Но дабы не загромождать повествование многочисленными именами, кои вор и мошенник менял, как франт носовые платки, будем называть его так и далее.

Будущий грабитель рос смышленым и к семи годам догадался, что родители – Агафья Петровна и Игнат Фомич – ему не родные. Чересчур стары! У сверстников бабушки-дедушки моложе! Агафья Петровна не стала запираться, на прямой вопрос о настоящих родителях ответила коротко: «Прынц и прынцесса!»