Сломанная тень - Валерий Введенский

Будущий грабитель рос смышленым и к семи годам догадался, что родители – Агафья Петровна и Игнат Фомич – ему не родные. Чересчур стары! У сверстников бабушки-дедушки моложе! Агафья Петровна не стала запираться, на прямой вопрос о настоящих родителях ответила коротко: «Прынц и прынцесса!»

Ответ воодушевил – из опрятной бедности, в которой жили приемные родители, Тихон рано или поздно отправится в сверкающий чертог. Его настоящий отец, без сомнения, великий князь, а может, и сам император, а мать… Во-первых, красавица, во-вторых, фрейлина, в-третьих, замужем за фельдмаршалом. Как только Тихон вырастет, они одарят его богатством и сделают губернатором.

Сладостные мечты мешали заниматься, из всех наук мальчик выучил только французский. Целыми днями он ждал фельдъегеря с приказом о назначении. Служить в кавалерийский полк не пошел – вдруг фельдъегеря его там не отыщут? Игнат Фомич устроил сына в присутствие, в котором пятый десяток лет очинял перья. В этом деле он достиг истинных высот, двадцать два способа знал и с радостью поделился с Тихоном секретами мастерства.

Как-то утром Игнат Фомич за завтраком раскрыл «Губернские ведомости» и расплакался. Следом заревела Агафья Петровна:

– Умерла твоя матушка! – пояснила она Тихону.

Выяснилось, что родительница не была ни принцессой, ни фрейлиной, а всего лишь женой председателя губернской казенной палаты[79]. Как же он раньше не догадался? Всегда Тишку удивляли умильные слезы, с коими на каждое Рождество губастая и слюнявая, как бульдог, председательша вручала ему подарок. Кто был отец, Агафья Петровна с Игнатом Фомичем не знали, похотливая родительница унесла тайну адюльтера в могилу.

Хрустальный замок не просто разбился, он развеялся в пыль, не оставив после себя и осколка. Всю жизнь очинять перья Тихон не собирался. Единственный шанс на успех и богатство давала выгодная женитьба.

Достойных невест в городишке было две: дочь помещика Чепурина и дочь городничего. Обе девицы выросли своенравными и избалованными, обе замуж за местных не собирались, но в предвкушении столичных балов с удовольствием водили за нос стайку кавалеров, ревниво присматривая друг за другом: у кого дороже платье, больше лошадей в карете, брови черней, а щеки румяней.

На именины городничего, как водится, давали бал. Явилась Чепурина – и при виде соперницы упала в обморок. Только вчера в «Московском телеграфе» вычитала, что вошли в моду туфли из набивного сатин-тюрка, а дочка городничего уже в них щеголяет! Рассердилась Чепурина, ногами затопала, поклялась прилюдно, что выйдет замуж за того, кто завтра же ей такие привезет. Многие ухажеры тотчас в Петербург покатили. Только зачем? Все одно не успеть! До столицы даже на почтовых трое суток пути. Тихон поступил проще: спрятался в кабинете городничего за китайской ширмой, дабы ночью, когда все разъедутся, проникнуть в гардероб и забрать вожделенные туфли.

Обернулось иначе. Городничий самолично вошел в кабинет, сел за стол, задымил сигарой, а затем по одному стали заходить купцы. И каждый конвертик с поклоном сует. Городничий, не глядя, их в ящик скидывает. Купцов этак двадцать принял, потом, оставшись один, деньги пересчитал – до пяти тысяч пары сотен не хватило – и обратно в ящик запер.

Тихон сразу про туфельки позабыл. Как только городничий вернулся к гостям, он замок на ящике сломал, деньги забрал – и домой. А там отрезвление наступило! Испугался! Задрожал! Хотел родителям покаяться, да не решился. Всю ночь не спал от страха.

Однако пронесло. Даже слуха не прошелестело, что городничий обворован.

Тихон подумал-подумал, к ужасу приемных родителей вышел в отставку – и покатил в Москву. Сначала к детям полковника Стародубцева гувернером нанялся, затем к князю Облепихову садовником, потом…

Через полгода он вернулся в родной дом с туго набитыми карманами. Купил именьице, перевез туда Агафью Петровну с Игнатом Фомичом, женился и зажил припеваючи…

Только недолго прожил он в тишине и покое. Пьяница не может без чарки, игрок – без карт, донжуан – без новых побед, вор – без краж. Похоронив Игната Фомича (тот тоже без любимого дела зачах: всех гусей в имении на перья извел и преставился), Тихон отправился в Петербург…

Жизнь свою он устроил так: полгодика дела обделывал, полгодика отдыхал, сил набирался, книжки почитывал. Да не романы – полезные сочинения: как внешность и голос менять, как тело ко всяким испытаниям подготовить. Случалось всякое: и бегством спасаться приходилось, и драться, один раз даже от полиции откупался. После того хотел окончательно на покой уйти – денег уже девать некуда, поместье самое крупное в губернии! Ан нет! Ничего с собой поделать не мог.

Нынешней «гастролью» в Петербург он был доволен. Купец Варенников – раз, генерал Кречетов – два, Нестор Викентьевич – три! К ростовщику пришлось особый подход искать, устроиться слугой не удалось. Хитростью вошел в доверие – брал под залог украденных у Кречетова драгоценностей крупные суммы, через день выкупал, а еще через день снова закладывал. Два месяца ростовщика обхаживал! Нестор Викентьевич шальным заработкам так радовался, что даже угощал выгодного кредитора водочкой, а захмелев, про дела свои рассказывал. Вот и узнал Тихон, что Нестор Викентьевич не только ссужает, но и сам в рост берет. У Марфуши!

Потому, покончив с ним (увы, все смертны, не желал Тихон ростовщику ничего дурного), устроился к Лаевским! И тут свезло! И не с одной Марфушей!

Шло по-задуманному: господа уехали, слуги напились крамбамбуля с сонным зельем. Микстурку Тихон у Тоннера позаимствовал, пока саквояж в спальню Софьи Лукиничны нес. Отличная штука! Надо на вооружение взять! Пара минут – и все спят беспробудным сном.

Блаженная отлеживалась в своей комнате. Увидев Тихона со снедью, а самое главное, с графинчиком, обрадовалась. С удовольствием махнула рюмку, потом – сразу другую…

Тихон аккуратно вскрыл подголовный валик. Ух, ты! Тридцать тысяч! Вроде все вчера в комнате осмотрел да прощупал, а вот не догадался!

Оставалось по кабинетам и спальням пробежаться.

Нежданное возвращение Тучина прозвенело первым звоночком! Правда, обошлось. Тучин переоделся, сунул, не глядя, в карман сюртука пачки ассигнаций, написал какое-то письмо и отбыл.

Сразу после ухода Тучина Тихон вскрыл конверт. Эге! Надо поторапливаться!

Через черный ход выйти не представлялось возможным – после вчерашнего его на ночь с двух сторон на висячие замки запирали. А у парадной двери швейцар! Пьянствовать со слугами хохол отказался. Заявил, что предчувствия имеет нехорошие: сегодня вечером страшные события произойдут, не зря же Марфуша пророчествовала!

Не любил Тихон насилия, но иногда не удавалось его избежать. Надев на пальцы casse tête[80], который по образцу из французского журнала ему кузнец в имении выковал, негодяй двинулся к парадному входу. В заплечном мешке позвякивали столовое серебро и драгоценности.

На лестнице прогремел второй звоночек! Софья Лукинична! Осведомилась про Тучина. Тихон доложил, что барин переоделся и снова уехал. Генеральша расстроилась, что не застала племянника, хотела предупредить, мол, полиция его ищет.

Делать им нечего, нашли кого ловить!

И тут же пригласила в спальню.

Польстился Тихон на жемчужное ожерелье, болтавшееся на Софье Лукиничне. Думал управиться за полчаса. Но через полчаса раздался истошный крик:

– Ограбили! Ограбили!

Никак Марфушка? Черт! Маловато он ей микстуры влил! Все гуманизм проклятый, боялся отравить! Сразу трели полицейские зазвучали, словно легавые у дома караулили.

Тихон сорвал с шеи стонавшей Софьи Лукиничны злосчастное ожерелье, натянул портки и, подхватив украденные вещи, ринулся к окну.

– Куда ты?

– Pardon, madame, nous continuons notre amour une autre fois![81]

– Что, что? – раскрыла от удивления рот Лаевская.

Тихон с трудом отворил проклеенные на зиму бумагой окна.

В дверь уже колотили:

– Откройте, полиция!

Тихон взобрался на подоконник, с ужасом посмотрел вниз, перекрестился, зажмурился и прыгнул.

Приземлился неудачно. На ногах не устоял, мешок отлетел в сторону. Быстро поднявшись, Тихон бросился к нему, нагнулся – и увидел сапоги.

– Ну шо, хлопчик, из вокна выпал?

Черт, швейцар! Откуда взялся?

– А я тэбе признал. Ты ведь сначала погорельцем приходив? Без бороды! Шо? Так швыдко[82] растет? А ну, вставай!

Тихон резко вскочил, рука с кастетом сама описала дугу, попав аккурат в висок. Филипп Остапович даже ойкнуть не успел, упал, будто косой срубили.

Сзади раздался свист:

– Стой!

Тихон обернулся. Пушков, вытаскивая саблю из ножен, летел прямо на него. Кастет был бесполезен. Тихон огляделся, увидел на мостовой пистолет, быстро поднял, взвел курок и выстрелил квартальному надзирателю в ногу.

– Все, месье Терлецкий! Мое терпение лопнуло! Вы уволены!