Красные часы - Лени Зумас

сэр Джордж Габриэль Стокс,

секретарь Лондонского королевского общества

по развитию знаний о природе,

отвечающий за естественные науки

Жизнеописательница

Без двадцати три пятнадцатого января ждет под дверью кабинета латыни, вся взмокшая и трясущаяся.

Нужно будет рожать дома, чтобы роды не зарегистрировали в больнице. Мэтти молодая, сильная, так что никакого риска. Если что-то пойдет не так, жизнеописательница отвезет ее в отделение скорой. Надо найти акушерку. Свидетельство о рождении они подделают.

А девочка за лето оправится.

С мистером и миссис Куорлс жизнеописательница как-нибудь договорится.

Мэтти выходит в коридор, завязывая на шее голубой шарф. Щеки чуть пополнели, но никаких других признаков не заметно – она умело скрывает их с помощью шарфов, просторных толстовок и зимних курток.

– Поговорим? – спрашивает жизнеописательница.

На улице слишком холодно. И они уединяются в музыкальном кабинете, который, с тех пор как уволили учительницу музыки, используется в качестве кладовки. Сломанные стулья, пачки бумаги, плакаты с изображением разных духовых инструментов.

– Вы проверить хотите, в порядке ли я? – спрашивает Мэтти.

– А ты в порядке?

– Тут ветчиной пахнет.

Жизнеописательница чувствует лишь запах своего водянистого страха.

– Ничего не поменялось с тех пор, как вы в последний раз спрашивали.

Жизнеописательница открывает рот.

«Отдай его мне».

Ветерок обвевает язык и зубы. Сушит губы.

– Мэтти?

– Да, мисс?

– Я хочу тебе помочь.

– Тогда никому не рассказывайте, ладно? Даже миссис Корсмо. Я знаю, вы дружите.

Жизнеописательница хочет выговорить: «Я буду платить за твои витамины. Возить тебя на осмотры. Если ты отдашь его мне».

Девочка кашляет, сглатывает слюну.

– Я, кстати, договорилась в одном… в одном месте в Портленде. Нужно все сделать поскорее, у меня уже почти двадцать первая неделя.

Двадцать первая неделя, осталось девятнадцать. Четыре с половиной месяца.

Мэтти, всего четыре с половиной месяца!

– Большой уже срок, опасно делать, – эти слова подсказывает жизнеописательнице стеклянный осколок. – Во многих абортариях работают очень плохие специалисты. Просто деньги зашибают, и все.

– А мне все равно.

– Я слышала… – вся жизнеописательница обратилась в стеклянный осколок. – О смертельных случаях.

– Мне все равно! Даже если там ужасно, даже если там в ведрах стоит то, что из-под других девочек осталось, мне плевать, я хочу, чтобы это закончилось!

Мэтти ударяет себя кулаками по вискам, бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум, жизнеописательница осторожно берет ее руки в свои.

– Я просто хочу сказать… – она так и держит Мэтти за запястья, – что есть и другие варианты.

Какие-то жалкие четыре с половиной месяца.

– Варианты? – в голосе у Мэтти непривычная злость.

– Например, отдать на усыновление.

– Я не хочу этого делать, – девочка вырывает свои руки, отворачивается.

– Почему нет?

«Отдай его мне».

– Просто не хочу.

– Но почему?

«Отдай его мне. Я так долго ждала».

– Вы нам всегда говорите, – голос у Мэтти срывается, переходит во всхлип, – что мы сами выбираем свою дорогу и не должны ни перед кем оправдываться или объясняться.

– Да, я так говорю.

Мэтти смотрит на нее.

– Но я хочу удостовериться, что ты все тщательно обдумала.

Девочка бухается на зеленый шкафчик для бумаг. Стискивает голову руками, прижимает коленки к груди, раскачивается взад-вперед.

– Я просто хочу, чтобы этого внутри меня больше не было. Хочу снова стать чистой. Господи, пожалуйста, убери это из меня. Пусть это прекратится.

Взад-вперед, взад-вперед.

Да она же смертельно напугана, понимает вдруг жизнеописательница.

– Я не хочу, чтобы на свете появился кто-то, о ком я всегда буду думать, – шепчет Мэтти. – Где этот кто-то? Все ли с ним в порядке?

– А если бы ты знала человека, который будет твоего ребенка воспитывать?

Перед глазами у жизнеописательницы встает картина: освещенная солнцем вершина скалы, синее небо, синий океан, Мэтти в цветастом платье прикрывает рукой глаза от солнца, жизнеописательница, сидя на корточках рядом с ребеночком, говорит ему: «Это твоя тетя Мэтти!» – и ребеночек вперевалку ковыляет к ней.

– Я просто не могу, – всхлипывает девочка. – Простите.

Грудь жизнеописательницы стискивает от ужаса: она вынудила Мэтти извиняться за то, за что извиняться не надо.

Мэтти – сама еще ребенок, тонкокостная девчонка с нежными щечками. Она даже на права пока сдать не может.

Четыре с половиной месяца.

Вырастет живот, все будет болеть и ныть, придется терпеть, ждать, с ума сходить, смотреть, как тело выходит из берегов. Придется прятаться, ведь в городе будут пялиться, в школе начнут задавать вопросы. Придется каждый день смотреть на лица родителей, наблюдающих, как в ее животе растет будущий внук, который в конце концов внуком им не станет. Придется потом всю жизнь гадать, где тот «внук».

Стеклянный осколок говорит: «Да кому какое дело?»

Мэтти говорит:

– Вы съездите со мной?

На осмотры и занятия йогой для беременных.

В магазин купить полезной зелени.

В квартиру жизнеописательницы, где она обустроит чистую удобную кровать, на которой можно родить ребеночка.

На одну блистательную секунду у жизнеописательницы есть этот ребеночек, высокий и темноволосый. Он хорошо играет в футбол и разбирается в математике. Она свозит его на лодке на маяк, съездит с ним на поезде на Аляску, будет повторять с ним математические формулы прямо на футбольном поле. Она так полюбит этого ребеночка.

Но, разумеется, Мэтти имеет в виду совсем другое.

Позвоночник прошивает зудящая боль.

Если жизнеописательница сейчас признается, что у нее Torschlusspanik, объяснит, что значит для нее этот ребеночек, Мэтти в конце концов согласится. Ей нравится угождать и быть послушной. Ей захочется осчастливить любимую учительницу.

Но жизнеописательница попросит у нее нечто такое, чего, как она сама считает, нельзя ни у кого просить. И пойдет против самых глубоких своих убеждений.

И тем не менее вот она – стоит посреди кабинета музыки и собирается попросить эту соплюху отдать то, что растет у нее внутри.

Стеклянный осколок говорит: «Это твой последний шанс».

«Решайся».

Жизнеописательница говорит:

– Хорошо.

Мэтти поднимает на нее заплаканные зеленые глаза.

– Вы со мной съездите?

– Съезжу.

Сейчас жизнеописательницу стошнит.

– Простите, но… Никто не может… Эш не…

– Я все понимаю, Мэтти.

– Спасибо, – и девочка добавляет: – А вы не знаете, в Орегоне одна колония для несовершеннолетних преступниц?

– Ты…

Конечно, она боится. Жизнеописательница неловко гладит Мэтти по голове.

– С нами все будет в порядке.

«С нами?» Их обеих могут арестовать. Имя жизнеописательницы попадет в газеты: «Ушлая учительница помогла школьнице сделать аборт». Ее накрывает волной первозданной любви ко всем тем, кто попался, ко всем тем, кто знает, что может попасться.

Девочка встает, вешает на плечо портфель, поправляет шарф. В глаза жизнеописательнице она не смотрит.

– Увидимся завтра?

Она уходит.

Семечко и