Красные часы - Лени Зумас

class="p1">Если ее примут, она обязательно поучаствует в семинаре по рекурсии. Самоподобным структурам. Изменчивости и повторению. Фракталам. Теории хаоса.

Думай про фракталы, а не про хлюпающие отсасывающие трубы, не про то, как дверь абортария вышибает громила-полицейский.

Шестнадцать ей исполнится только через месяц, ее будут судить как несовершеннолетнюю. Но даже несовершеннолетнюю можно упечь в тюрьму.

Когда Ясмин избавилась от своего сгустка, никаких абортариев еще не было. Все случилось сразу после того, как федеральный закон вступил в силу. И чтобы он должным образом заработал, генеральный прокурор велел окружным прокурорам по всей стране требовать самых суровых приговоров для обвиняемых девушек. Устроить показательную порку. Тринадцатилетние отправлялись в тюрьму на три, четыре года, на пять лет. Даже дочь Эрики Солтер, члена палаты представителей Орегона, посадили в колонию Болт-Ривер. Показательная порка.

За день до этого Ясмин заявила, что о ее беременности никто не узнает, а если дочь кому-нибудь расскажет, она больше никогда в жизни не будет с ней разговаривать.

– Я не дам им повод считать себя дурочкой.

– Почему кто-то должен считать тебя дурочкой?

– Ты шутишь?

– Нет, – ответила дочь.

– Глупая белая девочка.

Дочь считает плитки в ванной на втором этаже, чтобы об этом не думать.

В субботу утром она напоминает матери, что после океанариума пойдет в гости к Эш и останется там ночевать, пока, мам, увидимся завтра. Да, ретейнер взяла.

Эш подвозит ее на стоянку возле церкви. Ро/Мисс отнюдь не в радужном настроении. Молчаливая, лицо отстраненное. Дочь предлагает заплатить за бензин, но та только закатывает глаза. О чем с ней говорить по дороге? Слава богу, Ро/Мисс включает радио. Пока они едут через город, дочь старается поглубже вжаться в сиденье: ученица куда-то едет в машине учительницы – что люди скажут? Лучше думать про местных сплетников, чем про предстоящую операцию.

Они проезжают мимо холма с вырубленным лесом, он весь голый, пеньки торчат как надгробия, и дочь вспоминает сияющие еловые полы у них в доме. От одежды пахнет дымом. Сигаретная тупица. Когда-нибудь она бросит курить, но сначала получит степень по морской биологии и начнет работать с китами. В будущем дочь исследует губительное влияние на их организм токсинов, которые люди сливают в океан. Поедет на Фарерские острова и не даст убивать гринд, которые на самом деле дельфины. И в Японию тоже поедет – найдет ту часовню, в которой служат поминальные молитвы по душам убиенных китов и дают имена зародышам, вырезанным из утроб матерей.

Дочь надавливает большими пальцами на свой живот, в котором засел сгусток, безымянный пришелец. Пожалуйста, пусть только не выставляют его в ведре на всеобщее обозрение.

* * *

Девиз Лондонского королевского общества: «NULLIUS IN VERBA» – никому нельзя верить на слово.

Жизнеописательница

Следуя записанным Мэтти указаниям, они приезжают на тихую улочку на юго-востоке Портленда. Маленькие домики с плоскими крышами, лужайки с пожелтевшей травой. Нужный дом прячется за сетчатым, увитым вьюнком забором, рядом с ним растет дуб, увешанный металлическими фигурками. Входную дверь загораживают кусты. На воротах висит большой замок.

– Давай попробуем сзади обойти, – жизнеописательница первая идет вперед по дорожке.

Между гаражом и домом большие деревянные ворота, но на них тоже замок.

– Я что-то напутала? – пугается Мэтти. – Пять раз адрес проверила.

– Давай попробуем постучать.

Но постучать они не успевают – ворота открываются.

– Я вас видела на камерах, – говорит молодая женщина, руки у нее в татуировках, глаза подведены длинными стрелками. – Ты Дельфина?

– Да. А это моя…

– Мама, – перебивает девочку жизнеописательница.

В присутствии матери они поостерегутся и не станут халтурить.

Мэтти, покраснев, уставилась на свои ботинки.

– Я Л. Пойдемте в фургон, – женщина кивает на гараж.

– В фургон? – спрашивают они хором.

– Мы не делаем операции в нашей штаб-квартире. Пользуемся временными площадками и постоянно их меняем. Из соображений безопасности. И я вас попрошу надеть маски.

– Вы что, серьезно? – смеется жизнеописательница.

Л. поднимает дверь гаража.

– Да, мы вполне серьезно относимся к полицейскому государству и патриархальному законодательству. Можете считать нас сумасшедшими.

– Да нет, все в порядке, – говорит Мэтти.

– Пристегните, пожалуйста, ремни. Потом я выдам маски. Вы свою машину закрыли?

– Так точно, капитан! – говорит жизнеописательница.

Мэтти поворачивается к ней с переднего сиденья и сурово хмурится: вот она и изменилась – привычная иерархия, мир встал с ног на голову.

Надевая хлопковую маску для сна, жизнеописательница чувствует себя дурой. Окна в фургоне и так затемнены. Но ей не хочется ставить Мэтти в еще более неловкое положение.

– По телефону ты сказала, у тебя двадцать первая неделя? – уточняет Л. Фургон переезжает «лежачий полицейский». – В оптимальных условиях аборт на поздних сроках во втором триместре занимает как минимум два дня, нужно расширить шейку матки, прежде чем удалять плод, но у нас отнюдь не оптимальные условия.

Почти такая же тактичная заинька, как Кальбфляйш.

Л. подробно рассказывает об ультразвуковом обследовании, седативах, анестезии. Жизнеописательница почти не прислушивается к ее словам: ей очень хочется сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Все, что она может, – просто физически находиться рядом с Мэтти, отвезти ее домой. Услышав фразу «гинекологическое зеркало», она морщится и вспоминает, сколько раз совал в нее гинекологические зеркала Кальбфляйш. Считает вдохи, считает выдохи.

Мэтти не задает Л. никаких вопросов, ей все ясно.

Только наличка. Оплата потом. По понятным причинам подписывать ничего не надо, но они хранят истории болезни, в них будут указаны ненастоящие имена, все конфиденциально.

– Дельфина, мы тебя запишем Идой.

– Хорошо, – соглашается Мэтти.

– А вы, мамочка? Вопросы есть? – обращается к жизнеописательнице Л.

– Пока нет.

Они снимают маски и выходят из фургона. Заросший задний дворик одноэтажного летнего домика, небо высокое и спокойное. Л. подталкивает в спину, торопит. Рядом с откатной дверью висит деревянная дощечка, на которой черными буквами значится: «Общество “Полифонта”». Жизнеописательница силится вспомнить тот древнегреческий миф. Полифонта… Афродита… Артемида?

Тремя разными ключами Л. открывает три разных замка и проходит в кухню с яркими фиолетовыми стенами, в которой витает запах чили. Книги, баночки со специями, горшочки с кактусами, на разделочной доске лежат недорезанные желтые перцы.

– На второй этаж, – командует паромщица.

В спальне вместо кровати стоит гинекологическое кресло, на держателях для ног болтаются красные вязаные носки. Рядом ультразвуковой аппарат. На секунду жизнеописательницу охватывает дикое ощущение: вот сейчас она залезет на кресло, вставит ноги в держатели, и в нее засунут смазанный голубым лубрикантом датчик ультразвука. «Вы почувствуете легкое давление».

– Это Дельфина и ее мама, – объявляет Л.

– Я В., – говорит низенькая, очень красивая женщина в зеленом