Красная Страна - Джо Аберкромби

В мире были только он, Лиф и лошадь, только его ноющие мышцы и мертвый груз парня, и его бессмысленные булькающие стоны. Он слышал удаляющийся звук копыт лошади Свита. Слышал крики на незнакомом языке, вряд ли человеческие голоса. Лиф свисал и съезжал, лошадь двигалась, а затем Шай оказалась возле него, рыча, напрягаясь, со страхом и злостью, и вдвоем они подняли Лифа на луку седла, древко сломанной стрелы чернело в воздухе.

Руки Темпла были покрыты кровью. Мгновение он стоял, глядя на них.

— Езжай! — проорала Шай. — Езжай, ебаный идиот!

Он взобрался в седло, хватая поводья липкими пальцами, стуча пятками, и почти упав со своей лошади — с лошади Ламба — потом он скакал, скакал, ветер бил в его лицо, выбивая искаженные крики из его рта, выбивая слезы из его глаз. Ровный горизонт наклонился и задрожал, Лифа подбросило в луке седла; Свит и Плачущая Скала были двумя изогнутыми пятнышками на фоне неба. Шай впереди, низко склонившись в седле, хвост ее лошади развевался; она бросила взгляд назад, и он увидел страх на ее лице; не хотел смотреть, но пришлось.

Они были на холмах, как посланцы ада. Раскрашенные лица, раскрашенные лошади, по-детски размалеванные и увешанные шкурами, перьями, костями, зубами; один с высушенной и сморщенной человеческой рукой, обернутой вокруг шеи; один с головным убором из бычьих рогов; один носил в качестве нагрудника медную тарелку, блестящую и сверкающую на солнце. Неразбериха летающих рыжих и желтых волос и взмахов оружия, крючковатого, остроконечного, зазубренного; все яростно кричат и нацелены убить его самым ужасным способом, и Темпла пронзил холод до самой задницы.

— О Боже, о Боже, о блядь, о Боже…

Его безмозглое богохульство стучало, как копыта его лошади — лошади Ламба — и стрела пролетела мимо в траву. Шай закричала на него через плечо, но слова унесло ветром. Он вцепился в поводья, в рубашку на спине Лифа, его дыхание ухало, плечи зудели, и он точно знал, что он покойник и хуже чем покойник; и все о чем он мог думать, что ему ведь следовало ехать за стадом. Следовало шагнуть вперед, когда гурки пришли за Кадией, вместо того, чтобы стоять в тишине, в беспомощной линии стыда со всеми остальными.

Затем он увидел движение впереди и понял, что это Сообщество, силуэты фургонов и коров на ровном горизонте, всадники, выехавшие, чтобы встретить его. Он глянул через плечо, и увидел, что Духи отступают, отслаиваются, слышал их вопли; один из них послал стрелу, дугой пролетевшую рядом с ним и упавшую довольно близко; он всхлипнул от облегчения, самообладания хватило лишь на то, чтобы остановиться, когда он подъехал; его лошадь — лошадь Ламба — дрожала почти так же, как он.

Среди фургонов был хаос; паника распространялась, словно там было шесть сотен Духов, а не шесть; Лулин Бакхорм кричала о пропавшем ребенке; Джентили путался с покрытым ржавчиной нагрудником, который был даже старше его; пара коров отвязалась и бежала через середину; Маджуд стоял на сидении фургона и пронзительно выкрикивал призывы успокоиться, но никто не слышал.

— Что случилось, — прорычал Ламб, спокойный как всегда, и Темпл мог лишь потрясти головой. Слов не было. Пришлось заставить ноющую руку отпустить рубаху Лифа, Ламб снял того с лошади и уложил на землю.

— Где Корлин? — выкрикивала Шай, и Темпл соскользнул с седла, его ноги онемели, как две сухие палки. Ламб разрезал рубаху Лифа, ткань рвалась под лезвием; Темпл склонился, вытирая кровь от древка стрелы, вытирая, но сколько бы он не вытирал, натекало больше, все тело Лифа было в ней.

— Дай мне нож, — он щелкнул пальцами, и Ламб вложил его в руку; а он смотрел на ту стрелу; что делать, что делать, вытащить, вырезать, или протолкнуть; он пытался вспомнить, что Кадия говорил ему о ранах от стрел, что-то о том, что являлось лучшим шансом, лучший шанс, но он не мог сосредоточиться ни на чем, а глаза Лифа были умирающими, его рот свисал открытым, и все его волосы испачканы кровью.

Шай продралась к нему, и сказала: — Лиф? Лиф? — И Ламб мягко положил его ровно, Темпл воткнул нож в землю и покачнулся на пятках. К нему в странной спешке пришло все то, что он знал о парне. Что он был влюблен в Шай, и что Темпл начал уже обходить его; что он потерял родителей, что пытался найти брата, украденного бандитами; что он хорошо обращался со скотиной и был усердным работником… но теперь это все было разрублено посередине и никогда не разрешится; и все его мечты и надежды и страхи закончились здесь, на утоптанной траве и вырезаны из мира навсегда.

Чертова штука.

Савиан рычал и кашлял и тыкал всюду арбалетом, пытаясь собрать фургоны в некое подобие форта, ставя штабелями бочки, сундуки и мотки веревки, чтобы спрятаться за ними; коров загнали внутрь, женщин и детей в безопасное место, хотя Шай понятия не имела, где такое может быть. Народ путался, будто мысль о Духах никогда раньше не обсуждалась; они бегали, чтобы сделать, что им сказано, или в точности то, что сказано не делать; тащили упрямых животных или искали сложенное оружие, или спасали пожитки, или детей, или просто пялились, вцепившись в себя, словно их уже зарезали и отрезали уши.

Большой фургон Иосифа Лестека попал в канаву, и пара мужиков пыталась его вытащить. — Оставьте его! — крикнул Савиан. — Мы не собираемся играть на этом! — И они оставили эту красочную рекламу лучшего в мире театрального представления пустым равнинам.

Шай пробила себе путь через это безумие и поднялась в фургон Маджуда. На юге, по колышущейся, движущейся траве скакали кругами трое Духов, один тряс рогатой пикой, и Шай подумала, что может услышать, как они поют, высоко и радостно. Свит смотрел, его заряженный арбалет лежал на колене, он тер свою бородатую челюсть, и казалось, что вокруг него был маленький кусочек спокойствия, в который она с признательностью самовольно влезла.

— Как парень?

— Умер, — сказала Шай, и ей стало тошно оттого, что это было все, что она могла сказать.

— Ах, черт возьми. — Свит горько скривился, закрыл глаза и надавил на них пальцами. — Черт возьми. — Затем он посмотрел на Духов на лошадях на горизонте, тряся головой. — Лучше сосредоточиться на том, чтобы остальные не последовали за ним.

Трескучий голос Савиана гремел вокруг, народ карабкался на фургоны с луками в непривычных руках, новыми, никогда прежде не использованными и древними, давно не служившими.

— О чем они поют? — спросила Шай, доставая стрелу из колчана и медленно крутя ее, чувствуя шершавость в пальцах, словно дерево было новой вещью, которую она прежде не чувствовала.

Свит фыркнул. — О нашей насильственной смерти. Они полагают, до нее рукой подать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});