Горы дышат огнем - Веселин Андреев

В комнате спали дети.

Пока он зажигал лампу и закрывал окошко, я гадал, узнает ли он меня. Не оборачиваясь, он спросил:

— Скажи, Мильо, почему не пришел Бойчо? А этот парень откуда?

— Бойчо отправился в другие края, а парень этот... наш это парень.

Бай Сандо повесил лампу почти над самой моей головой. И вдруг хлопнул меня по спине:

— Да ты ли это? Смотри-ка! Так бы сразу и сказал! Вон кто пришел. Что же ты молчишь?

Он крепко сжимал мою ладонь своими потрескавшимися руками, хлопал меня по спине и, по крайней мере, раз десять успел назвать меня по имени, и я каждый раз повторял ему: меня зовут Андро!

От удовольствия он даже почмокивал: «Снова мы увиделись, смотри-ка! Да, живой с живым встречается, только мертвые... Ты видел, как погибли эти бедняги, Марин и Велко?..»

Я тоже не из молчаливых, но бай Сандо не давал мне сказать ни слова. Ему было около сорока, лицо его уже избороздили морщины, большой нос, стершиеся зубы. Когда он смеялся, глаза его становились маленькими и лукавыми. Сейчас они блестели от слез. Он щурился и подмигивал мне: держись, дескать. Наша встреча всколыхнула воспоминания. Марина он очень любил, еще тогда говорил о нем: «Вот это человек!»

Мы припомнили прошлое. Я и не подозревал, что оно так сблизило нас. Однако больше не было с нами третьего — Марина, а он связывал нас еще тесней.

Потом бай Сандо разжег огонь в печке.

Ну и бедняк же он! На земляном полу не было ни простого домотканого коврика, ни циновки из кукурузных листьев. Деревянная кровать, котел для воды и еще один котел — поменьше, ободранный шкафчик для хлеба и тарелок, железная печка, и ничего больше. (Тем вкуснее показался соленый перец и жидкий фасолевый суп, которыми он угощал нас на следующий день. Он готов был оставить голодными своих, лишь бы накормить нас.)

И все время он что-то говорил — весело, безудержно.

— А вы теперь идете из Стыргела?

— Почему из Стыргела?

— Ну-ну, не притворяйтесь, будто не знаете, что сегодня туда пришли партизаны.

Мы и в самом деле не знали этого: ведь уже несколько дней мы находились в пути. Я почувствовал, что Мильо охватила обида. Он смотрел на меня вопросительно: «Видишь, что сделали? Без нас отправились!..»

Бай Сандо знал о партизанах очень мало. Правда, снежный ком молвы оказался еще не таким огромным: их было пятьдесят человек («Как бы не так, полиция опять наврала!»), захватили село — никто и не пикнул («Значит, успешно!» — обрадовались мы).

Потом мы узнали: это была хорошая операция; прошла она четко и быстро, но не принесла такой радости, как Бунове. Люди в Стыргеле были совершенно задавлены бедностью: они очень боялись властей и их сердца еще не открылись для нашей правды. Поэтому здесь бачокировцев не встречали так, как в других селах.

Не обошлось и без курьезов. Когда штурмовая группа приближалась к селу, из здания общинного управления выскочил лесник и, дрожа от страха, закричал:

— Бегите-е-е! Зайцы идут!

И бросился бежать. Мустафа к нему:

— Стой! Какие такие зайцы? Ты что, издеваешься?

Вот как растерялся человек!..

Я спросил бай Сандо о его разговоре с бай Кольо Евтимовым: Бойчо и Мильо посылали его на связь с секретарем районного комитета. И тут он разошелся: с мельчайшими подробностями рассказал, где встретился с ним, что тот ему велел (бай Сандо очень часто употреблял это слово), и сердито закончил:

— Этот бай Кольо — подумать только! — этот бай Кольо Евтимов сказал мне, что нет у него связи с партией! Ну скажи мне, как вести тут работу? Это мне-то он говорит такие вещи!

— Не обижайся, бай Сандо! Если каждый будет знать, что бай Кольо — коммунист...

— О, боже мой! Да ты понимаешь, что говоришь? Значит, я — каждый?

— Ну хорошо, я знаю, ты — честный человек, но ты — «земледелец»[67] , а здесь — партизаны, отряд... Дело нешуточное. Необходима осторожность. А вдруг ты стал жертвой обмана?

— О, боже мой! Как меня обманут? Я не какой-нибудь дикарь! Ведь Бойчо и Мильо тоже сюда привел наш человек, Тома.

Я подумал: «Даже если сказал бы, что тебя послал я, и то бай Кольо мог не поверить... А самим идти в Радославов нельзя; придется действовать через товарищей из города...»

А бай Сандо никак не мог успокоиться. Такой уж он был — огонь! Одно слово — и он уже в пути! На следующий вечер мы ковырялись в овраге, как настоящие кладоискатели. Где-то здесь с Марином и Велко Сандо спрятал несколько винтовок и пистолетов, но где именно? То и дело мы принимались отсчитывать шаги то от одного ориентира, то от другого — все напрасно! Не помогали и заклинания Сандо: «О, боже мой, как ты не можешь меня понять?! Сейчас, сейчас мы их найдем!»

Мы выбились из сил — и все впустую. Я успокоил себя мыслью, что мы нашли нечто более ценное — бай Сандо. «С такими людьми, — подумал я, — можно жить. И даже выжить...»

Казалось, даже солома на сеновале бай Сандо шумела гостеприимно. А сам хозяин время от времени приходил поговорить и рассказать, что происходит в селе. И так целый день.

Как только начали сгущаться сумерки, мы поспешили к бай Ивану Ганате, пока не выставили пост, на который мы наткнулись вчера вечером. Иван Ганата, узнав от бай Сандо, что мы в селе, пригласил нас к себе, да и я хотел его повидать. Прийти в дом к кому-нибудь означало то же самое, что познать душу этого человека. Мы должны были вовлечь в наше движение как можно больше людей. Мы должны были знать, остались ли бай Иван и тетя Неда такими же, как раньше.

Мы вошли прямо в кухню. Бай Иван ахнул и мягко пропел: «Ну-у-у!» Взяв нас за плечи, усадил на треногие стульчики: «Ну-у-у, пришли, значит, ребята!» Тетя Неда осмотрела на нас испуганно и не без колебаний протянула нам руку: «Ну, добро пожаловать!» Это «ну» могло означать готовность помочь, но, скорее всего, оно выражало тревогу. Это меня не смутило: я знал тетю Неду.

...На сеновале Ивана Ганаты я провел несколько дней после ухода в подполье в сентябре сорок первого года. Тогда многое было внове, и я запомнил все до мелочей. Я читал тогда