Горы дышат огнем - Веселин Андреев

он умел работать осмысленно и спокойно. И все же иногда его так и подмывало отколоть что-нибудь из ряда вон выходящее!

Я знал, что за человек Ангел. Он был красив и лицом, и душой. Особенно радовало меня, что он имеет военный опыт: Ангел только что вернулся из армии. Тем более что служил он в бронетанковых войсках! Мы и понятия не имели о танках, а он настоящий танкист. В отряде пока не было партизан из наших краев, и я, имея в виду таких, как Ангел, подумал: «Скоро увидите, каких бойцов мы дадим!» Мирково в свое время послало четников в отряд Филипа Тотю, трех юнаков Ботеву и двадцать восемь ополченцев на Шипку. «Поп Недельо пусть будет готов с крестом в руке к тому, что я приду, чтобы призвать села к оружию!» — припомнились мне слова Бенковского, этого кристально чистого, святого бунтовщика, уроженца здешних краев. И Недельо действительно стал крестоносцем летучей четы[64], за что его сначала приговорили к смертной казни, которую затем заменили пожизненным заключением в Акии...

Пока шел разговор, мы угощались орехами и виноградом. Сколько же мы съели!..

Вечером садами и огородами Ангел проводил нас до постоялого двора бая Сандо, что на шоссе София — Пирдоп. Домик прятался в густом фруктовом саду. Здесь произошла наша встреча с Захарием Акмановым. Мы договорились о паролях и условных знаках, чтобы иметь возможность использовать для наших встреч этот удобный дом, расположенный так уединенно.

Друзья немного проводили нас. Прощаясь, мы высоко над головой подняли винтовки. Наш путь лежал в горы вдоль реки Буновчицы. Узкая, почти высохшая, она журчала чуть слышно, будто разговаривала с нами.

И тут началось...

Сначала легкие покалывания в животе, потом появилось такое чувство, будто вода там бурлит, как на мельнице. А потом нас так скрутило, что мы то и дело бегали в кусты. Обойдет меня Мильо — и в кусты. Я миную его — и туда же. Одной рукой поддерживаешь брюки, в другой — оружие. Боже, как же непохожи мы сейчас были на тех, какими романтически настроенные люди представляют себе революционеров! Разве мы знали, что свежие орехи в сочетании с кислым виноградом так подействуют на желудок?..

Дороги-то у нас было всего на час, а пришли мы только на рассвете. Мы были измучены, губы наши пересохли, лица стали пепельными. Мы едва взобрались на чердак одной из хижин недалеко от Бунова. Мне казалось, что спать я буду по крайней мере месяц.

Этот день незабываем. Мне очень понравилась та хижина, одиноко стоявшая среди мягких, зеленых лугов около Буновчицы.

Целый день я мысленно был с Верой...

Через треугольное отверстие в покатой крыше на чердаке я вижу почти облетевшие деревья. Кое-где висят красные высохшие яблоки: каждый хороший хозяин оставляет их, чтобы следующий год был урожайным. От одного их вида слюнки текут: эти яблоки — самые вкусные! Желтеют ивы, контрастируя с сочной, еще зеленой травой. А выше — сезановский вихрь: зеленые дубы рассыпным строем взбираются по склонам гор, огненные взрывы кленов, светящиеся сети паутины, темно-красные кроны диких груш, оранжевые пояса невысоких буков. А солнце целый день купается в Буновчице, и смеется речушка. Эх как мне хотелось искупаться!..

Мильо самозабвенно спал. Я и рассказывал, и спрашивал, и слушал ту, что сейчас была рядом. А той, которая ждала меня в Софии, я писал письмо. Ни одно письмо в жизни не далось мне с таким трудом, как это. Писать надо было так, чтобы полиция ничего не смогла понять, а Вера все бы поняла. Переписка партизанам была запрещена, но мое письмо шло абсолютно надежным путем: верная Павлина из Бунова могла отнести его в Софию и передать черноглазой красавице ловкой Цеце, а та отдаст его нашей приятельнице Елизавете Радучевой, у которой Вера возьмет его и оставит ответ.

Что я писал? Не могу сказать точно, потому что Вера послушалась заклинания: «Сожги его сразу же!» И все же с помощью полученных от нее позже писем и вспоминая тот день, я постепенно восстанавливаю его в памяти. Ничего о жизни отряда, все иносказательно. Кроме просьбы о брюках гольф (большая часть моих осталась на колючих кустах терна) и ботинках сорок шестого размера для Колки письмо содержало также вопрос о том, как поживают наши друзья. Потом следовал самый нужный и самый бессмысленный вопрос: что делаешь ты? Я хорошо знал, что она не может рассказать мне о своей ремсистской работе... Я чувствовал ее рядом с собой. Это был праздник, невидимый никому и неисчерпаемый для меня, праздник во мне.

Ныне, желая проникнуться духом того времени, я ищу письма погибших и живых. Ничего! Или почти ничего. Как жестоки мы были, сами того не ведая, когда не думали об этом. Если б товарищи, идущие на верную смерть, могли бы хоть что-нибудь сказать своим напоследок! И каких слов мы лишились!..

Днем приходила бабушка Неда. Мильо знал ее. Она поговорила с кем-то, и позже пришел низкий, плотный, краснощекий здоровяк с воинственно торчащими усами. Он явно очень гордился ими и время от времени подкручивал их, вероятно, чтобы привлечь внимание. Если б не добрая, открытая улыбка, его можно было бы испугаться. Это был ятак Чичо[65]. Это ему принадлежала хижина, в которой мы расположились.

Собственно, всю ятацкую сеть в Бунове создал бай Георгий Марков, старый коммунист, железнодорожник. Это был спокойный человек — из тех, кто мало говорит, но много делает. Жил он в Хаджи Димитре и, естественно, постоянно бывал в Бунове, поддерживал для нас связь с Софией. Нам помогала его мать — бабушка Неда. Помогал и его брат Стефан — Чичо со своей женой. Помогала бабушка Мана, его теща, а также сестра его жены тетя Катерина со своим мужем Кольо и их дочь Павлина — «почтальонша». Вот семейственность, правда?

Славное Буново! Оно слышало голос Левского и устами восемнадцати своих сыновей поклялось сражаться за свободу под Самарским знаменем[66].

Мильо, обожавший таинственность, о чем-то шушукался с Чичо, а я с наслаждением слушал мягкий говор, такой же, как и в моих родных местах. Потом Чичо ушел.

Не помню, о чем мы говорили с Мильо в этой хижине. Историю его жизни я узнал позже: исключили из гимназии, трижды попадал в тюрьму, отбыл воинскую повинность, был рабочим на резиновой фабрике, работал секретарем Подуянского райкома РМС, был инструктором военной организации. В отряд пришел после побега из хасковской тюрьмы, вместе с Владо.