Горы дышат огнем - Веселин Андреев

доливает бульон.

Потом наступает тишина, нарушаемая лишь стуком ложек. Блаженная тишина. Это богатый обед, вкусный обед, чудесный обед, за который мы от души благодарны этропольцам и лопянчанам. Пусть люди знают, что бывало и такое. Хватит проливать слезы над нами, будто мы все время умирали с голоду!..

А Мильо уже кричит:

— Внимание! Кто мне даст добавку, да побыстрей? Через пять минут я уже не принимаю! Давайте, люди, потом не пожалеете...

Шутка эта уже затаскана до невозможности, но все же каждый раз находится кто-нибудь, кто подходит к Мильо. Смех нам необходим, и мы смеемся.

И вот мы уже моем ложки. А разве партизаны моют ложки? Они их облизывают, вот и все. А потом засовывают в карман куртки или в голенище сапога. Партизанская ложка! Она ведь тоже была оружием, и каким оружием!.. Пусть несколько этих слов послужат прославлению партизанской ложки и выражению ей признательности.

Один только имела она недостаток — не была волшебной, и из пустой тарелки ею нечего было зачерпнуть...

«Пусть скажет хлеб в животе: меня ел царь, а не собаки рвали». В детстве я ненавидел эту пословицу: с такими словами мама укладывала меня после обеда спать. Многое мы не способны понять сразу. Вот и эту мудрость я постиг только в горах. И не только я. Хорошо подремать после еды.

Но спали не все. Некоторые просто лежали и читали. Пенко, подперев голову рукой, улегся на бок и поглощает «Записки». (Он пришел с Мургаша немного позже, но в своих воспоминаниях я всегда вижу его здесь, в старой землянке.) Время от времени он поднимает глаза к потолку, удивленно, задумчиво сдвигает брови. Может, в этот момент и он бежал за отрядом Бенковского, как малыш Мацко[63], и думал: когда же и нас будут так же встречать? Но время великого восстания еще не пришло, и ему трудно его представить. Может, он скитается с остатками четы где-нибудь здесь, в этих диких горах, и старается узнать, где пересекаются наши пути? «Ну как?» — спрашиваю я его и показываю на книгу. Сначала Пенко никак не реагирует на мой вопрос, а потом прикладывает палец к губам: «Тише!» Пенко всегда очень таинствен.

После сна каждый занимается любимым делом. Большинство читает. Теперь Караджа не возьмется чинить ботинки и за целый ящик сигарет. Сейчас он стремится узнать все о происхождении жизни. Овладевает знаниями, которые не смогла дать ему школа: слишком рано пришлось ее оставить. Еще несколько человек тоже пристрастились к диалектике, и еще до того, как мы организовали общие занятия, они начали изучать ее сами. Высунув язык, Колка рисует стенную газету. Ванюша мастерит шомполы и деревянные ботинки для часовых. Цоньо, усевшись на пеньке у выхода, чинит рюкзак. Митре до блеска чистит и смазывает «маленьких детишек» и заряжает свой знаменитый маузер с деревянной кобурой — предмет всеобщей зависти.

Здравко и Любчо говорят о чем-то с Митре, Стефчо, Коце, затем надевают ранцы и машут руками: «До свиданья, ребята!» Позже я узнаю, что они отправились в Этрополь к бай Марко. Мустафа и Тошко спускаются к Лопяну. В этих двух направлениях довольно часто ходят немалочисленные группы с рюкзаками — за продуктами, которыми нас снабжали ятаки.

Того, кто отправляется в путь, всегда ждет радость — еда досыта в теплом доме, помощь ятака, вести от близких.

Я уже слышу упреки: «Нет динамики... острого сюжета... на протяжении целой главы ничего не происходит...»

Что поделаешь? Бывали и такие дни. Мирные партизанские дни. Не каждый день был наполнен бурными событиями. По правде говоря, даже те дни нельзя назвать мирными.

Заместитель командира отряда Митре, командир четы Стефчо, политкомиссар Коце, заместитель командира бай Михал часто совещались, вызывали командиров отделений. Вызывали и меня как партийного организатора в Пирдонском крае, а также других бойцов. Мильо, секретарь партийной организации, часто собирал нас на заседания. Совещались и ремсисты, руководил которыми Коце. Обсуждения проходили дружно, живо.

Стратегия была изложена на Мургашской конференции, тактику отряда разработал штаб. Но каждая чета должна была иметь свой, разработанный до мелочей конкретный план.

Для этого предстояло изучить тысячу вопросов и еще столько же решить. Творчество в ходе операции, в бою, в походе — совершенно обязательный элемент партизанской деятельности, но оно бывает только результатом тщательной подготовки.

Каждый боец уже знал, что мы должны делать.

Действовать непрерывно! Умело и быстро маневрировать! Наносить смелые, неожиданные удары! Уклоняться от навязываемого тебе неравного боя! Как только чета имени Бойчо Огнянова ударит в Софийском краю, чета имени Бачо Киро должна сразу же нанести удар в Пирдопском, чтобы сбить врага с толку и заставить его метаться из стороны в сторону.

К СВОИМ, В РОДНОЙ КРАЙ

Через несколько дней после прибытия в Лопянский лес меня послали в родные края. Чета имени Бачо Киро в своих действиях к югу от Балкан должна была заручиться поддержкой жителей этих мест.

Легко сказать было Мильо: «Мы немножко сбились с пути и вместо Бунова вышли к Миркову». Но я-то знаю, как это случилось...

Из землянки мы отправились еще засветло. Кругом была темень, и мир казался первозданным хаосом. В темноте человек теряется. Расстояния как бы исчезают: кажется, вот-вот взойдешь на гору, что виднеется перед тобой, но будешь идти всю ночь, а так и не доберешься до нее. Утром свет разворачивает цепь гор, растягивает пространство.

Забрезжил рассвет, все больше отделяя землю от неба, которое совсем низко нависло над горами. Вершина, казавшаяся совсем близкой, в действительности фантастически высоко уходит в самое небо, и взобраться на нее представляется немыслимым. А мы ползли, жалкие и потерянные. Меня все больше терзала мысль о тщетности наших усилий. Кроме того, приходилось сознаться, что мы сбились с пути. Мильо все молчал, прислушивался, внезапно исчезал куда-то и возвращался, по-прежнему не произнося ни слова. А ведь он был не из молчальников.

— Мильо, постой, попробуй сориентироваться!

— Давай, давай, а то ночь пройдет! Мы уже выходим на дорогу...

Что делать? Я не жалел сил, и не по моей вине мы проходили ночь впустую. Мы шли по шелестящему, зыбкому слою листьев, натыкались на гнилые деревья, однако твердости горной дороги под ногами не чувствовалось. Где-то мы сбились с пути, а стоит здесь допустить ошибку, и вместо Южной Болгарии легко очутиться в северной ее части. Мне все время казалось, что мы идем в направлении Этрополя.

— Послушай, братец, ты ведь не сильнее, чем горы. Разве тебе не жалко