Горы дышат огнем - Веселин Андреев

здесь составляла молодежь. Ребята давно уже были вместе, чувствовалась сплоченность, в их отношениях царил дух братства и сердечности. Здесь я встретил нескольких знакомых товарищей и очень скоро стал своим в отряде. Даже лес казался мне здесь более красивым — величественным, вековым... И еще... Видимо, потому, что нас тогда было немного, мы быстро становились друзьями. Позже мы разошлись по разным батальонам нашей бригады. Конечно, то, что у нас появились батальоны, было хорошо, однако новичков в больших подразделениях не сразу называли «браток».

Никогда у меня не будет такого дома. Но он у меня был!

В сущности, он есть у меня и теперь — в моей памяти.

Если постараться, можно представить, как я выглядел со стороны в тот момент, когда впервые вошел в землянку. Этого я не могу забыть, но не могу и передать. Боюсь, что это не смог бы сделать и большой художник — столько было восторженности! Даже если бы он попытался это сделать, то не избежал бы преувеличений. Сердечности в этом моменте было очень много, и если все не передать, повеет холодком.

Первым вошел Митре. Кто-то обнял его и увлек внутрь, чтобы дать нам пройти. Подхватили Христалачко. Потом меня. Бойцы поднимались с нар, приветствия чередовались с объятиями. Тот, кто не мог пробиться сквозь кольцо окруживших нас товарищей, приветствовал возгласами. Нас передавали из рук в руки. «Ну, здравствуйте, львы!» — «Жив ли ты, Храсталачко?» — «О, новый камрад!..»

Начало смеркаться. Вдруг я услышал: «Оп-па-а!» — «И ты здесь?..» Нет, я не называю его имени. Его подпольная кличка была Кибиче, здесь он стал Колка. Но мне ли не знать, кто он такой? Вот радость!.. Я обнимаю его, крепко прижимаю к себе, а он, бывалый партизан, хотя совсем еще юноша, чувствует себя смущенно. К тому же он выше меня ростом, и ему приходится нагибать голову, чтобы я мог дотянуться до его щеки и поцеловать. Он и не представляет, что возвращает мне мой прежний мир, тот самый, куда вернуться я не могу иначе, как только таким образом. Конечно, он понимает это, потому что и я возвращаю его мир. Мы без слов понимаем это. Усаживаемся, обняв друг друга за плечи...

Смотри-ка, а ведь это Портной, руководитель подсектора Центрального района! Тогда, после провала, мы отправили его в горы. «А-а-а, здравствуйте!» — узнает и он меня, сдержанно улыбаясь. Теперь нам предстоит стать с ним настоящими друзьями, и я узнаю, что за человек этот Орлин, во кличке Портной.

— Здорово, Плут! — взволнованно обрушивается на меня широколицый парень. «Дед!» — кричу я, называя его подпольной кличкой. Он поправляет меня: «Алексий!» Он тоже из Центрального района, руководил там сектором, в горы ушел вместе с Портным. Старые друзья!

— Вот, браток, снова мы с тобой встретились! — В голосе его бурлит радость. — Хорошо, что ты пришел слюда. Ты все еще Плут?

Нет, теперь уже нет. Находясь на нелегальном положении, я носил элегантный костюм, очки в солидной оправе и со стеклами, без диоптрий, узенькие усики. Когда мне нужно было убедиться, что за мной нет хвоста, я делал вид, будто оборачиваюсь вслед какой-нибудь привлекательной женщине. Частенько рассказывал смешные истории об одном таком плутишке, который хвастался, будто может любого вокруг пальца обвести, хотя его самого все обманывали. Так я и сам стал Плутом...

Мне изящно протягивает руку высокий, стройный мужчина, и я лихорадочно начинаю вспоминать: «Где, где я его видел?.. Да, университет, столовая, юрист, у него еще был велосипед, одевался он всегда элегантно...» Мы знали друг друга, хотя и не были знакомы. Его «Здр-р-равствуй! Меня зовут Желязко» с твердым «р» сразу подтвердило, что я не ошибся...

И вот этого товарища я знаю по университету. Габариты у него были такие, что рядом с ним любой чувствовал себя неловко. Он был яростным трезвенником, часто выступал с докладами на философские темы. Здесь его звали Дамян. Это, вероятно, тот самый человек, который, как мне говорила Лиляна, должен был войти в состав областного комитета РМС. Вскоре он отправился в свои родные края, позже я узнал — в район Плевны. В памяти остался только один разговор с ним — о голодных днях, о некотором обострении отношений и надеждах, порожденных конференцией.

Я почувствовал себя среди своих намного увереннее. Тот, кто это не пережил, может не понять меня. «Разве не все партизаны свои?» — скажет он. Да, свои, и все же как замечательно, когда встречаешь друзей! Таков уж человек, я знаю это по собственному опыту. Если ты находишься в Китае, тебе хочется встретить человека белой расы. Поедешь за границу — там ты рад увидеть болгарина. Встретишь в Болгарии земляка — заводишь с ним разговор. В землянке радуются тому, что твои друзья живы, что они верны общему делу...

Теперь я не могу представить то время, когда не знал бачокировцев.

Я проснулся и, хотя сознание было уже совершенно ясным, не сразу четко представил себе, где нахожусь. Уже забрезжил рассвет, но там, где я лежал, было темновато. Приглядевшись, я вспомнил: землянка, мы у бачокировцев.

Все спали. Я не отношусь к числу любителей вставать рано, поспать я любил (да и кто не любит?), но сегодня проснулся рано, видимо, сказывалось сильное нервное напряжение. Я не шевелился, стараясь сохранить тепло, лишь внимательно осмотрелся по сторонам.

Слева от меня спал Храсталачко. Он, Данчо и я, накрывшись одним одеялом, лежали на нарах под низким скатом крыши. По другую сторону землянки, в ее высокой части, нары были расположены в два ряда.

Рано утром сон бывает самым крепким. Стояла мертвая тишина. Лишь изредка кто-нибудь ежился от холода и плотнее прижимался к товарищу. Или тянул в свою сторону одеяло. Расколотые в длину стволы деревьев, из которых были сделаны нары, застелены папоротником и ветками. Все равно жестко. «А если будет помягче, мы потеряем классовое чутье!» — шутил Данчо.

У каждого изголовья висит винтовка на клине, вбитом в стену: желтоватая твердая почва совсем не осыпается. «Сколько же сюда вложено труда!» — подумал я. Потом мне расскажут, что пришлось воспользоваться и взрывчаткой.

Крыша, высокая посередине, круто спускается почти к самым нашим головам. Сколько еще будет синяков и шишек! И хотя знаешь об этом, но, забывшись, вдруг поднимаешься стремительно и — бац! Искры из глаз. «Что это ты, братец, бьешься головой об стенку? Жалеешь, что ли, что пришел сюда?» — мягко заметит Караджа, а вокруг раздастся