Горы дышат огнем - Веселин Андреев

не угодишь. Так оно и есть: поднимаешься на гору — разрываются легкие; спускаешься — жилы, колени болят, будто их режут. «И ведь еще не скоро, не скоро спустимся в долину, — подумал я. — А как же подниматься потом?» Такого кризиса, как вчера на Мургаше, я не испытывал и старался сохранить бодрость духа, но все же в конце концов не выдержал и спросил:

— Как насчет моста, браток?

— Моста нет, зато есть река. Может, придется пошлепать по воде, вот ты и освежишься!

Митре всю дорогу шел впереди, за ним — Христачко. Последним шагал я. Митре было известно бытовавшее в отряде выражение (может, оно даже ему и принадлежало!): если сыт дорогой по горло, не спрашивай, будет ли когда-нибудь ей конец, а поинтересуйся, будет ли мост. Там, где моста не было, действительно приходилось тяжко. Река мчалась по склону, пенясь и разбиваясь о крупные камни. Некоторые из них были отполированы до блеска, другие торчали острыми зубцами. Надо было переправиться через нее, чтоб ей пусто было! Что он там канителится, этот Митре?..

— Вроде бы и знаю, где брод, а каждый раз приходится искать.

И все же он находит брод. Река здесь разливалась, и, шагая с камня на камень, ее можно было перейти. А что, если свалишься в эту ледяную воду?.. Бр-р!.. Мне стало не по себе. Камни скользкие, а у меня подметки стертые. Хорошо еще, что вербы и ольшаник протягивают свои ветки.

Мы прислушались. Митре высунул голову из зарослей ольшаника, огляделся. Потом быстро друг за другом, сильно наклонившись вперед, мы пересекли шоссе Этрополь — Златица и оказались в могучем буковом лесу, где нас сразу же охватили сумерки.

Вдруг Христачко сказал:

— А ты знаешь, как называется эта дорога?

Дорога как дорога. Неровная, крутые подъемы, повороты.

— Откуда я знаю...

— Это сырная дорога! — великодушно объявил он мне.

Я не спросил, почему сырная, а не, скажем, брынзовая. Но Христачко хотелось поговорить. Слишком долго мы молчали. Да и любил он, старый партизан, поучить новичков. Симпатичный парень, но делал он это немного неумело, и меня, разморенного дорогой, это невольно раздражало. Может, так он пытался улучшить себе настроение после того случая, когда отстал у туннеля.

Тогда над ним очень смеялись. А он не был виноват: слышал он плохо и, не уловив сигнала, заблудился в темноте.

— По этой дороге мы доставляли сыр из этропольской мандры...

Там, где дорога была поровней, он находил в себе силы рассказывать на ходу. Когда же мы останавливались передохнуть, Христачко продолжал говорить:

— ...Стефчо очень хорошо изучил все. Ну и симпатяга же этот Стефчо, командир бачокировцев. Ты еще его узнаешь. Он распределил нас: кто будет непосредственно проводить операцию, а кто прикрывать. Было восьмое августа. Мы спустились с винтовками наперевес... и столкнулись с толпой каракачан[57] — мужчины, женщины, дети. Отвели их в сторону, чтобы не пострадали мирные люди, и вошли в мандру. Все произошло так быстро, что я даже разозлился — и выстрелить не пришлось! Полицейские ушли в Этрополь, а здесь остался лишь один: его совсем замучил чирей. Казалось, он умрет от страха, когда Коце сказал, что сделает ему операцию. От начальства полицейские наслышались страшных историй о партизанах, и этот явно решил, что Коце его зарежет. А потом казалось, что он умрет от изумления: его лечит партизан! (Коце, политкомиссар бачокировцев, был студентом-медиком. Он носил с собой немецкую походную аптечку и старый скальпель.)

В мандре было около четырех тонн сыра. Да такого, какой тебе и не снился!

— Ну-ну, а ты ел когда-нибудь наш? — Я хотел было сказать «пирдопский», но осекся, вспомнив о конспирации. — Где там, в жизни не ел такого сыра!

— Мамочки, беднота такой сыр и не видала! — продолжал Христачко. — Да к тому же еще голодные. Как набросились!.. Мы набили полные ранцы, а сыр все еще оставался. Зовем каракачан, предлагаем им, а те отказываются. Вот чудаки! Представь себе — отказываются!

— Да ведь на следующий же день полиция вырвала бы его у них изо рта вместе с зубами! — замечает Митре.

— Так ведь чего проще — спрятать его в лесу! Мы им полчаса все растолковывали... Часть сыра взяли... А что делать с остальным? Вот задача. Бензина у нас не было, да и зачем сыр уничтожать? И мы принялись его резать. Руки у нас отваливались от усталости. В Германию его в таком виде уже не повезут. Хочешь не хочешь, а придется раздать людям... Ну а мы? Если б мы знали!.. — Христачко засмеялся, обнажив неровные, желтоватые зубы.

Даже когда он смеялся от всей души, в его улыбке была какая-то грусть, наверняка не от легкой жизни. Я знал, что он электротехник (позже он стал «директором радио»), что он из Софии, из бедной семьи и что ему двадцать лет. Он дважды отверг желтую звезду: сначала мрачную звезду древней религии и стал коммунистом, а второй раз ту, какой его хотели унизить фашисты, и ушел в партизаны. Черноглазый, смуглый, с лицом мученика. Он стеснялся того, что плохо слышит, и все время пытался это скрыть. Товарищи любили его, хотя иногда он бывал раздражителен. Этой любовью можно объяснить и ту ценную реакцию, которая произошла с его именем. В самом начале он был Христо, но из-за своего маленького роста стал Христачко, а после того как он заблудился в кустарнике у Макоцевского туннеля, его прозвали Храсталачко[58]. Это прозвище долго держалось за ним. Позже его переиначили в Папортачко... Ну и мастера были наши давать имена!..

— А мы тогда попали в очень затруднительное положение, — продолжал Христачко. — У всех случился запор! Проходит день, второй, третий... У нас глаза полезли на лоб! Хорошо еще, что нам принесли из Этрополя слабительного...

Тогда я не спросил у Митре рецепта и позже поплатился за это. Выслушав драматический рассказ, я решил, что мне-то эта опасность от сыра не угрожает! Позже я сам (но после какой муки!) пришел к научному открытию: слой сыра в палец толщиной, а сверху такой же толщины слой масла — и полная нейтрализация! А Митре давно уже знал этот метод...

Мы все шли и шли.

Сколько историй услышал я в этом походе, да и потом тоже, а ведь они так и останутся неизвестными! Это не истории — драмы! Как рассказать о старом деятеле