Горы дышат огнем - Веселин Андреев

Он был на год старше меня. Сильный, плотный, с русыми волосами и бровями и зоркими глазами. В минуты возбуждения лицо его полыхало. Мильо был боевым, активным, шумным человеком.

Вечером ложбинами и оврагами мы пробрались в село. Нас встретили осанистая женщина, высокий, худой парень и Чичо. Мильо чувствовал себя здесь своим человеком (Зорка Петровска была родственницей Лены) и авторитетно стал рассказывать им о положении на фронтах, о нашей борьбе. Я лишь время от времени делал отдельные замечания, когда чувствовал, что это необходимо. Мы отдали Чичо письма, и он ушел.

После ухода Чичо бабушка Зорка почувствовала себя полновластной хозяйкой над нами и принялась угощать нас. На круглый низкий обеденный стол она поставила фасоль с мясом, сыр, мед, яблоки, айву, орехи — как на сочельник. Дело принимало серьезный оборот, и мы решили не посрамить партизанского племени: в наших краях ничто так не радует хозяев, как вид кушающего с аппетитом человека. Это своеобразная похвала хозяйке за вкусно приготовленные блюда. Бабушка Зорка пригласила нас к столу, а вслед за тем ей пришлось, вероятно, удивляться: куда это так быстро девалась вся еда?

Илко, ее сын, был шофером в Софии, но часто приходил домой, и нам это было весьма кстати. Мы подробно расспрашивали его о тамошних делах. Ему льстило, что его рассказом интересуются партизаны. Мы дали ему несколько поручений, и он с готовностью повторял: «Есть. Я вам скажу одно: есть!» Было видно, что он говорит это от чистого сердца.

Было уже поздно, и бабушка Зорка предложила нам отдохнуть. Мы вошли в комнату: светлый деревянный пол, побеленные известью стены, потолок из светлых буковых досок. Под потолком висели ветки с айвой и яблоками. Вошедшего сразу же охватывал упоительный, тонкий аромат. Белоснежные простыни отливали синевой.

Но... не настолько мы чистые, чтобы спать на таких простынях!.. И зачем только мы сказали это? Ого, как возмутилась бабушка Зорка. Вы же гости! Где это видано, где это слыхано, чтобы гости спали на полу?..

Высокая, белолицая, светлые глаза блестят из-под черного платка, шерстяное платье, затянутое в талии, как колокол, — бабушка Зорка покорила нас. Под ее взглядом нам ничего другого не оставалось, как подчиниться!

— А теперь спокойной вам ночи и чтоб увидеть во сне ваших... — улыбнулась она.

Мы положили винтовки рядом с собой, разделись. Ух, черт побери! Насколько легче становится, когда снимешь все доспехи! Как холодят простыни!

Однако вскоре я начал испытывать неудобство. Чисто физическое. Под тяжестью наших тел мягкие пружины растянулись, и чувствовал я себя как в люльке — и высоко, и ненадежно. Мерещилось все время одно и то же: мы улепетываем в одних кальсонах, за нами с криками и гиканьем бегут жандармы, а крестьянки надрываются от смеха...

Я потихоньку поднялся и стал одеваться.

— Оденусь-ка и я, а то не заснуть. Только тихо, чтобы не услыхали! — откликнулся Мильо.

Мы улеглись на жесткий пол и заснули сном праведников.

А бабушка Зорка и Илко целую ночь по очереди дежурили на балконе, охраняя нас.

На следующий вечер, когда мы уже собирались уходить, бабушка Зорка вдруг сказала: «Подождите, сейчас я вам кое-что подарю». Мы стали было отказываться, но она, не обращая на нас внимания, принесла что-то длинное, тяжелое, завернутое в тряпки. И от такого подарка мы отказывались! Это было турецкое ружье, хорошо сохранившееся и с патронами. История этого ружья уходит в далекое прошлое и может даже показаться выдумкой. Муж бабушки Зорки во время одного из военных походов захватил это ружье в рукопашной схватке у турецкого солдата и спрятал его в Бунове. Он хотел было отправиться с ним в бой во время Сентябрьского восстания, но восстание не докатилось до села... И вот эта «турчанка» теперь у нас. Уж теперь-то это ружье заговорит!..

Как тут не поцеловать руку бабушке Зорке?

Перекрестила она нас, или мне это только показалось в темноте, но ее жест напомнил мне о матери. Да, рука ее действительно поднялась для благословения.

Равнина — совсем другое дело: мы и не заметили, как дошли до Челопеча.

А потом опять лесной край, горы. В глухом глубоком овраге вьется река Воздол. Молчаливо встречает путников приютившаяся в укромном месте старая водяная мельница. Под нашими ногами проскрипел мостик, и мы пошли по пологому склону. Слева от нас — высокие скалы, обрывы. Резкий контраст лунного света и тени вызывал чувство тревоги, хотя мы и знали, что здесь спокойно.

И вдруг слышим:

— Это туристы. Видно ведь, что это туристы. Их сразу можно отличить.

Мильо щелкает затвором винтовки и кричит:

— Кто вы?! Что вы там делаете?!

Откуда берется этот холодный пот, который мгновенно прошибает человека в таких случаях? Идиотская ситуация: они находятся в двухстах шагах от нас — наверху, над нашими головами, за толстой каменной стеной дома Ивана Ганата, а мы — на совершенно открытом месте, освещенные предательской луной, хоть фотографируй. Да они нас могут камнями перебить!..

— Туристы мы, отстали от своих! — я повернулся спиной, чтобы они увидели рюкзак. А винтовки?

— Ну ясно, ведь говорил я тебе, что это туристы! — послышалось в ответ.

Испытывая дрожь во всем теле и какое-то чувство жалости к себе (того и гляди, влепят из укрытия!), мы сделали несколько шагов и свернули в горы. Быстро прошли мимо людей, выглядывавших из-за стены. Когда мы удалились на порядочное расстояние («Будь молодцом, да и держись подальше!» ), я заметил:

— Вот так-то, ловко!

Мы присели, чтобы прийти в себя. Прислушались. Все спокойно... В нам снова вернулась способность шутить.

Может, эти люди испугались? Или сделали вид, будто ничего не заметили? При желании они могли убить нас в два счета. Однако они могли ведь спрятаться за стеной и вообще не подать голоса? А ведь они окликнули нас! Может, хотели предупредить, что теперь здесь выставляется полицейский пост?..

Через деревянную калитку в заборе, сложенном из больших камней, мы входим в сад бай Сандо Пушкарова. Ветвистое ореховое дерево, тонкие высокие сливы, пышные яблони, развесистая груша создавали замечательную картину: серебристо-белый цвет чередовался с сочным черным и — никаких полутонов! Этой картиной можно было любоваться бесконечно.

Мы приоткрыли калитку. Во дворе сильно пахло козьим навозом. Мы шли осторожно. Собачонка только теперь заметила нас, но мы кинули ей булку, и она забилась под навес.

Постучали в окно. Бай Сандо выскочил босой и, обхватив нас за плечи: «Входите, входите!», втащил в дом.