Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

– Вот именно, – усмехнулась Юлька. – А я знаю.

– И для чего? – задала ей тогда вопрос Василиса, ожидая услышать в ответ типично хазовское: «Профессионализм», «Карьера», «Высокий уровень жизни». Но вместо этого прозвучала фраза, резанувшая Ладовой ухо:

– Хочу научиться быть счастливой по-настоящему, сама по себе.

– А МГИМО здесь при чем?

– Не помешает, – уверенно произнесла Юлька и, немного подождав, добавила: – Если я не уеду, папа не женится. А если не женится, не станет счастливым. Не станет счастливым он, не буду счастливой я. Следовательно, мое счастье – это конечный продукт, состоящий из массы ингредиентов. И ты, кстати, один из них.

Ощущать себя ингредиентом было странно, но причастность к формуле хазовского счастья Василису подбодрила настолько, что она вечером внимательно пролистала справочник высших учебных заведений страны и с облегчением его закрыла, потому что все самое необходимое было под боком: педагогический, политехнический и медицинский.

Галина Семеновна сразу же предложила технический университет:

– Надо идти туда, где парней больше. Там замуж и выйдешь.

– Ошибка ума, – посмеялась над доводами Василисиной матери Хазова и вернула одноклассницу к реальности, задав один-единственный вопрос о любви к точным наукам. Ее в ладовском сердце никогда не было, поэтому политеху была дана отставка.

Медицинский тоже был снят со счетов довольно-таки скоро и тоже благодаря одному-единственному вопросу довольно циничной Бектимировой о наличии блата в среде преподавателей, входящих в состав приемной комиссии.

– А может быть, у вас есть выход на ректора? – буднично поинтересовалась Гулька и погладила себя по животу. Василиса передала эти странные слова родителям, чем вызвала бурю негодования по поводу того, что «в наше время о человеке судили по знаниям, а не по знакомствам».

– Зачем тебе эта шарашкина контора? – подлил масла в огонь умный Тюрин и по полочкам разложил все минусы местного медфака. Суммарно их количество перевесило количество плюсов, и Ладова с облегчением отказалась от мечты стать полезной людям, при этом процитировав своего проницательного одноклассника: «Медицинское образование необходимо получать в университетах, имеющих серьезную клиническую базу и богатые традиции».

– А городской вуз, – утверждала Василиса, – к числу таковых не принадлежит.

Выбор, сделанный ею, абсолютно не совпадал с сумбурными размышлениями о том, кем она себя видит. Заверив учителей в своей любви к химии и биологии, получив подтверждающие эту любовь грамоты об успехах в предметах, Ладова подала документы на факультет дошкольного воспитания, просто перейдя из одной очереди в другую, неожиданно для себя самой.

– С ума сошла? – опешила Гулька. – Чужим детям всю жизнь сопли подтирать?

– Почему чужим? – искренне изумилась Василиса. – Твоим, например.

Единственным, кто по достоинству оценил выбор Ладовой, стал Андрей Александрович Хазов, столкнувшийся с подругой дочери на площади, где располагалась городская администрация.

– Только Юле не говорите, – попросила его Василиса и опустила голову.

– Почему? – удивился Андрей Александрович.

– Да ну… – Ладова пожала плечами. – Меня все ругают.

Она хотела признаться Юлькиному отцу, что и сама не понимает, как это случилось, но замешкалась и спешно попрощалась.

– А по-моему, прекрасный выбор, – коснулся ее плеча Хазов. – Хорошая профессия. Рядом с детьми всю жизнь. Ни подлости, ни грязи. Представляешь?

Василиса с готовностью кивнула, шумно сглотнув не понятно откуда взявшийся ком в горле.

– Давай, подвезу? Домой?

– Не надо, – смутившись, отказалась девушка и показала рукой на ворота городского парка: – Мне туда.

«Врет», – безошибочно определил Андрей Александрович и проводил Василису взглядом. Высокая, немного сутуловатая, с широкой спиной, полными сахарными ногами, в стоптанных босоножках, она странно тревожила сердце городского головы. «Аэлита», – подумал Хазов и легко представил ее в окружении белоголовых детишек, на нее же и похожих. Андрей Александрович почувствовал странное давление внизу живота, но, списав его на последствия столовской еды, стремительно двинулся к машине, оставив инопланетное создание за спиной.

Уезжая из города, как выяснилось навсегда, Юлька бледной сомнамбулой двигалась по городским улицам, мысленно перенося их на карту своей внутренней памяти, чтобы, затосковав, вызвать их к жизни вместо того, чтобы покупать билет и сломя голову мчаться домой, к отцу. На кладбище, где была похоронена ее мать, она не поехала – не захотела. Только положила в чемодан несколько фотографий, а потом и их вынула, оставив одну, в паспорте, маленькую, любительскую, на которой пятилетней девочкой соединяла руки родителей. Снимки Василисы и Гульки Хазова приколола иголками к обоям в своей комнате и на вопрос отца: «Может, возьмешь?» – нарочито весело ответила: «Да ну их! Замучают!»

Накануне своего отъезда Юлька провела выездное совещание у Ладовой дома и строго-настрого запретила ехать провожать себя на вокзал.

– Ага! – так и послушалась ее Гулька. – Будешь ты мне еще указывать! Беременным вообще нельзя отказывать и расстраивать меня нельзя!

– А других беременным расстраивать можно? – въедливо уточнила у Низамовой Хазова и тут же отвела глаза в сторону.

– Правильно, – осерчала Гулька. – Давай, поплачь еще! Давно мы тебя не слышали…

Василиса видела, что Гульназ бодрится изо всех сил, но по тому, как упорно убегал к виску ее левый глаз, Ладова понимала: еще чуть-чуть и та разревется.

– Пожалуйста, – взмолилась наконец Юлька. – Мне и так тяжело: и вы, и папа…

– Хорошо, – как-то очень скоро согласилась Гулька и, сложив ручки на животе, добавила: – Если ты не хочешь нас с Васькой видеть, ради бога!

– Не хочу, – скривилась Хазова и озвучила еще одну просьбу: периодически навещать Андрея Александровича, чтобы «ему не так тоскливо было». Больше обсуждать было нечего, но разойтись не хватало сил и до прихода ладовских родителей эти трое молча лежали на большой супружеской кровати «теть Гали с дядь Юрой» и пялились в потолок. Юлька лежала в середине, периодически посматривая то на тонкий профиль Низамовой, то на покрытую еле заметным пушком щеку Василисы.

В день отъезда Хазова подругам звонить не стала, невзирая на активные уговоры отца.

– Нет, – категорически отказалась Юлька и тенью метнулась к себе на второй этаж, чтобы в последний раз проинспектировать, не забыла ли чего. Понурый Андрей Александрович терпеливо ждал дочь, сидя на последней ступеньке винтовой лестницы, и с ненавистью смотрел на электронные часы, красным огоньком намекающие на то, что пора выходить из дома.