Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

Молодоженов Бектимировых поджидала любовно украшенная Гулькиными подругами Юлькина комната, а всех остальных – служебная машина Андрея Александровича.

– Сначала по адресам, потом – в контору, – скомандовал мэр и стал усаживать в машину женскую половину команды. Но после долгих уговоров «комнату отдыха при кабинете мэра» обменяли на диван в доме Ладовых, и наступила та самая долгожданная справедливость, о которой никогда не переставала беспокоиться Юлия Андреевна Хазова. Правда, и ее возможности были не безграничны. Например, так и не наступило долгожданное перемирие между враждующими семьями Низамовых и Бектимировых, хотя, казалось бы, рождение Резеды, девочки, в точности похожей на Ильсура, должно было нейтрализовать конфликт. Но теперь этому отчаянно противилась сама Гулька, не признавая никого, кроме старенькой абики.

Хава Зайтдиновна оказалась единственной из родственников, кому впоследствии было дано право не просто смотреть на правнучку, но и держать ее в руках. Не принимал помощи от родителей и Ильсур, пытавшийся совмещать обучение и дежурства на «Скорой», куда, кстати, умудрился устроиться благодаря протекции всемогущего Андрея Александровича. В этом смысле молодые были примером не типичной для нашего времени самостоятельности в принятии решений и ответственности за собственную жизнь. Результаты говорили сами за себя: меньше чем через полгода, как раз к рождению ребенка, Бектимировы умудрились покинуть семейное общежитие механического завода, к слову, добытое все тем же Андреем Александровичем, и съехали на съемную квартиру в соседнем с Ладовыми подъезде.

– Это судьба! – обрадовалась тогда Галина Семеновна и отправилась инспектировать временную жилплощадь молодых супругов на предмет готовности к появлению младенца. Осмотром старшая Ладова оказалась довольна, привела Гульку в пример своей дочери и через неделю после визита, когда Гульке пришло время рожать, сама вызвала ей «Скорую», от волнения продиктовав собственный адрес. – Теперь нас осталось только двое, – с грустью поведала Василисе приехавшая из Москвы на зимние каникулы в родной город Юлька перед тем, как отправиться с визитом к молодой мамаше. Но ровно через пятнадцать минут, проведенных рядом с громкоголосой копией Бектимирова, безапелляционно заявила подругам:

– Здо́рово, девчонки! Нас теперь четверо.

– И это не предел! – заверила Хазову Гулька, которой не было еще и двадцати.

В том, что Бектимировы возьмут курс на размножение, Василиса была уверена. Для этого не нужно быть провидицей, достаточно просто побыть несколько минут в атмосфере бушующих между супругами страстей, в сущности недоступных ни ей, ни Хазовой, которая после злосчастного июньского выпускного словно поставила крест на общественной жизни и превратилась в сухонького сверчка, вгрызающегося в книжные корки. Она даже свою знаменитую челку тогда обрезала, чтобы не заслоняла книжную мудрость от внимательных глаз.

– Неужели тебе не хочется любить? – пытала ее романтично настроенная Василиса, скользя взглядом по присутствующим в классе молодым людям.

– Этих? – уточняла, на секунду оторвавшись от учебника, Юлька и, не дождавшись ответа, отрицательно качала головой.

– Этих мне тоже не хочется, – соглашалась с ней Ладова и переводила взгляд на большие окна, за которыми виднелся школьный стадион, по дорожкам которого чинно передвигалась команда молодых мамаш с разноцветными колясками.

– Ты скоро дематериализуешься, – предупредил дочь Андрей Александрович, встревоженный тем, что та практически не выходит из дома, плохо ест, плохо спит, бледнеет и чахнет по непонятной для отца причине.

– Что с тобой? – бил тревогу старший Хазов. – Это ты из-за Сергея так расстраиваешься?

И хитрая Юлька с готовностью подтверждала отцовские подозрения, лишь бы не называть подлинной причины: «Из-за тебя». Дочь Андрея Александровича утопала в разраставшемся чувстве вины: она жила с ощущением, что «заедает» отцовскую жизнь, напоминая ему о матери.

– Может, не стоит так убиваться? – робко интересовалась Василиса, с жалостью глядя на заморенную Хазову. – Ну не поступишь ты в это свое МГИМО, чего случится?

– Поступлю, – стискивала зубы Юлька и терзала репетиторов коварными вопросами, которые ставили в тупик профессионалов, но с легкостью предлагались шестнадцати-семнадцатилетним соискателям знаменитым Вяземским в программе «Умники и умницы».

– Вот увидишь, – ворчала Гулька. – Сдохнет, но поступит.

– Не уверена, что место на кладбище стоит так дорого, – пожимала плечами Ладова и продолжала наблюдать за Хазовой.

Зато когда Василиса разглядела Юлькину физиономию в телевизоре, она впервые задумалась о том, что в поговорке «Человек сам кузнец своего счастья» все-таки есть определенный смысл. Сказать по отношению к Хазовой: «Судьба такая», – язык как-то не поворачивался. «Это не судьба такая, это Юлька такая!» – провозгласила Ладова и вместо школы потащилась на железнодорожный вокзал встречать подругу.

Хазова выскочила из вагона и повисла у Василисы на груди со словами: «Я же тебе говорила!» Ладова в ответ промолчала, взяла Юлькины руки в свои, зачем-то встряхнула и заплакала.

– Ты чего? – обалдела Хазова и ткнулась Василисе в живот, рискуя остаться без глаза, потому что ленивая Ладова вместо того, чтобы пришить к пальто пуговицу, приколола к нему декоративную булавку.

– Дура ты, Юлька, – понесла какую-то околесицу Василиса, а потом остановилась на полуслове и призналась: – Не хочу, чтобы ты уезжала.

– Поехали со мной, – взяла ее под руку Хазова и потащила прочь с перрона к стоянке машин, где терпеливо поджидал ее отцовский водитель.

– Куда-а-а-а? – удивилась Ладова. – В Москву? А с Гулькой кто останется?

– С Гулькой останется муж, – напомнила подруге Хазова и распахнула перед Василисой дверцу машины. – Садись. Меньше всего сейчас тебе надо о Гульке думать, со своей жизнью надо определяться.

Вот с этим у Ладовой дело обстояло труднее всего. С одной стороны, ей хотелось так же, как и Юльке, уехать из города, например, в ту же Москву (всего-то десять часов ходу), с другой – она не хотела ничего делать для того, чтобы это состоялось.

– Просто у тебя нет цели, – легко определила Хазова Василисину проблему и снисходительно посмотрела на подругу: – Для чего ты живешь?

– Ну… – растерялась Ладова, – я не знаю.

– Вот именно, – усмехнулась Юлька. – А я знаю.

– И для чего? – задала ей тогда вопрос Василиса, ожидая услышать в ответ типично хазовское: «Профессионализм», «Карьера», «Высокий уровень жизни». Но вместо этого прозвучала фраза, резанувшая Ладовой ухо: