Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

Ровно три дня они уговаривали мечтавшую о свободе мать Вихарева прислушаться к рекомендациям Всевышнего, а она все сопротивлялась и сопротивлялась, не понимая, что Бог услышал ее молитвы. И тогда небесная канцелярия запретила ангелам вступать с рабой Божией Ириной в бесполезные переговоры и выпустила ее грешную душу на волю, сопроводив официальной справкой о смерти, в которой черным по белому было написано: «Разрыв аневризмы головного мозга».

О смерти матери Вихарев узнал спустя несколько месяцев, вынырнув из очередного подвала для поисков «живительной влаги». Он автоматически добрел до родительского дома, с трудом поднялся на шестой этаж, позвонил и обнаружил за дверью какую-то дальнюю материнскую родственницу из благословенной «Трехизб-Шемурши», которая и сообщила ему о случившемся.

– И не ходи сюда больше, – по-хозяйски приказала молодая женщина, с удовольствием занявшая место Ирины Вольдемаровны.

– А маму помянуть? – поинтересовался тогда Сергей, даже не заметив округлившийся живот новой хозяйки.

– Бог подаст, – пообещала ему та и, захлопнув дверь прямо перед носом просителя, долго смотрела в глазок, чтобы определить уровень опасности.

О том, что приходил сын, Игорю Николаевичу она не сказала, да он и не спрашивал, и на вопросы знакомых с деланой скорбью отвечал: «Сгинул парень». А тот и правда сгинул. Во всяком случае, Василиса совсем потеряла его из виду, хотя честно пыталась заглядывать в лицо всякому попадавшемуся ей навстречу бомжу. «Наверное, умер», – предположила Юлька и перестала спрашивать о своем верном Санчо Пансе. «Наверное», – согласились с ней все и тоже закрыли тему. Но Василиса все равно по привычке вздрагивала, когда видела перед собой фигуру, хоть чем-то напоминавшую вихаревскую, и исправно подавала в надежде, что и ему, если жив, хоть кто-то протянет руку помощи.

– А я нищим не подаю, – Гулька категорически отрицала такую форму жизни, не забывая подчеркнуть в разговоре с Ладовой, что «среди татар нищих не бывает».

– Бывает, – спокойно исправлял Гульназ Бектимиров и целовал в макушку, чтобы та не кипятилась.

– Не бывает! – ворчала Гулька и подставляла мужу лоб: – Ты же не нищий.

– А с чего это я должен быть нищим? – искренне удивлялся Ильсур и подмигивал Василисе, убегая на ночное дежурство.

В отличие от Ромео и Джульетты, история любви между Бектимировым и Низамовой развивалась по вполне счастливому сценарию. Ровно год студенты медицинского училища умудрялись хранить в тайне от родителей свои отношения, но, по убеждению Гульки, Аллах распорядился иначе и за полгода до их восемнадцатилетия наступила беременность, о прерывании которой ни он, ни она не хотели даже слышать. «Коран запрещает!» – твердила Низамова и смело смотрела в глаза родителям, уговаривавшим принять меры, пока не поздно. Эльвира Тимуровна даже на колени перед дочерью вставала: «Семью не позорь! Жизнь себе не ломай!»

О том же с надрывом вещала Бектимирову и его мать, отказываясь дать разрешение на никах[11].

На стороне влюбленных была только беззубая Хава Зайтдиновна, непрерывно читавшая намазы, потому что другого средства борьбы за счастье единственной внучки не знала и даже боялась заговорить с сыном – тот ходил чернее тучи, как будто в доме притаилась смерть, а не благая весть о продолжении рода.

«Долг платежом красен», – вспомнила о Гулькиных благодеяниях Хазова и снова пошла на поклон к отцу. Благодаря вмешательству Андрея Александровича влюбленных расписали ровно через три дня после подачи заявления, в абсолютно будничной обстановке, без цветов и без свидетелей. Из районного загса молодоженов забрала служебная машина главы города и отвезла в знаменитое «дворянское гнездо», где стараниями Юли и Василисы был накрыт праздничный стол, за которым, по-школьному сложив руки и уставившись в одну точку, сидела маленькая Хава Зайтдиновна в праздничном белом платке на роспуск.

«Совет да любовь», – очень серьезно и проникновенно произнес Андрей Александрович и подвел к чете Бектимировых напуганную абику, от волнения чуть не выронившую изо рта вставные зубы. Хава Зайтдиновна что-то сказала молодым по-татарски, отчего те сразу стали серьезными, а Гулька расплакалась и поцеловала бабке руку.

«Хватит реветь!» – возмутилась раскрасневшаяся Хазова и, подхватив под руку взволнованную Василису, бросилась к молодоженам с поздравлениями. Позже явились старшие Ладовы и торжественно вручили Ильсуру и Гульке конверт «на первоочередные нужды».

Весь вечер новоиспеченная Бектимирова то хохотала, то плакала, периодически хваталась за живот, словно напоминая всем о своем особенном положении, и, в сущности, веселилась, как могла, стараясь как можно реже смотреть в глаза грустной абике, которая все время с опаской поглядывала на часы. Приближался момент прощания, праздник подходил к концу, но Юлька не была бы сама собой, если бы напоследок не выпустила еще один праздничный залп.

– Внимание! – объявила она, забравшись на стул. – Дорогие хозяева и дорогие гости нежно прощаются с новобрачными и расходятся по своим местам, а квартира Хазовых передается во временное пользование чете Бектимировых сроком на одну ночь. А дальше будем решать проблемы по мере их поступления. Правильно я говорю, папа?

– Правильно, – улыбнулся усталый Андрей Александрович и стащил легкого, как пушинка, оратора со стула.

– Мы так не согласны! – растерявшись, выпалила Гулька и, расставив руки, встала в дверях.

– Все в порядке, – обняла ее Галина Семеновна. – Так положено. Все-таки это свадьба.

– Я так не могу-у-у! – разрыдалась Гульназ, разом растеряв все слова благодарности, которые собиралась произнести в конце вечера. И тогда, как по команде, ее окружили женщины и стали гладить по голове, а Василиса, не имея, в принципе, в этом вопросе никакого опыта, начала взывать к ответственности за будущее потомство. Но от этих слов молодая жена Бектимирова еще больше расклеилась, и пришлось Юрию Васильевичу нести стакан с водой, но Гульназ только стучала зубами о стеклянный край и не могла сделать ни глоточка. Выручила, как всегда, Хазова. Набрав в рот воды, она прыснула ею прямо в лицо подруге и, улыбнувшись сквозь слезы, объявила: «Ну вот мы и квиты».

Молодоженов Бектимировых поджидала любовно украшенная Гулькиными подругами Юлькина комната, а всех остальных – служебная машина Андрея Александровича.

– Сначала по адресам, потом – в контору, – скомандовал мэр и стал усаживать в машину женскую половину команды. Но после долгих уговоров «комнату отдыха при кабинете мэра» обменяли на диван в доме Ладовых, и наступила та самая долгожданная справедливость, о которой никогда не переставала беспокоиться Юлия Андреевна Хазова. Правда, и ее возможности были не безграничны. Например, так и не наступило долгожданное перемирие между враждующими семьями Низамовых и Бектимировых, хотя, казалось бы, рождение Резеды, девочки, в точности похожей на Ильсура, должно было нейтрализовать конфликт. Но теперь этому отчаянно противилась сама Гулька, не признавая никого, кроме старенькой абики.