Цветы зла. Безумная ботаника. 1894-1911 - Реми де Гурмон

голубел молодой месяц. Деревья тесно сгрудились и, казалось, чутко вслушивались в шепот своих ветвей. В воздухе струился густой, сладкий аромат сирени. Она пришла к своему излюбленному месту, к буку, обвитому плющом, под которым росли таинственные цветы. Когда она присела на скамью, ей показалось, будто нежные опахала обвевают ее лицо, и сознание ее затуманилось тихой дремой. Вдруг она испуганно вздрогнула. Диана залаяла.

Собака поднялась — ее, по-видимому, встревожило что-то находившееся над головой Гарды. Таинственное очарование прежнего настроения рассеялось.

Собака еще полаяла немного, пробежала по аллее несколько шагов и пристыженно вернулась обратно. Гарда не могла отдать себе отчета ни в чувствах своих, ни в мыслях.

Что-то произошло здесь сейчас... Что-то непонятное, наполнившее душу ее какой-то таинственной радостью... Или все это был сон?.. Ей случалось не раз засыпать так сидя. Она встала и пошла домой окольным путем, мимо кладбища, примыкавшего к парку. Она любила это место — там лежала ее мать. Скоро она услышала чьи-то шаги. Собака радостно бросилась к кому-то навстречу — это был старый сторож Гелимер.

— Слава Богу! Это вы, барышня? Как я испугался, — возбужденно сказал он, — с вами ничего не случилось?

— Нет, а что? Вы меня приняли за привидение? — засмеялась Гарда.

— Не смейтесь, барышня, — таинственным тоном сказал Гелимер. — Уйдемте скорей отсюда.. Здесь не чисто...

Гарда громко расхохоталась:

— Гелимер, вы...

— Нет-нет, барышня, я совершенно трезв, но клянусь вам — я сам видел... какой-то свет между деревьями... это души людские летают.

— Бог с вами, Гелимер, это, вероятно, светлячки...

— Нет-нет, светлячков я знаю... Эти гораздо больше... но такие яркие, чуть-чуть светящиеся... Будто куколки маленькие... Мы сейчас еще, быть может, увидим их... Тише, Диана. Вот там, в ветвях, вы видите, барышня?

Гарда внимательно вгляделась в темноту. Странно... там действительно мерцал какой-то желтоватый свет.

— Ах! — воскликнула она. — Да это ракитник; он всегда светится так...

— Нет, барышня, нет... он шевелился раньше...

— Глядите, он теперь удаляется.

В это мгновение собака залаяла и повела носом в воздухе. Лишь на окрик Гелимера она успокоилась опять. Гарда пристально смотрела в чащу ветвей.

— Во всяком случае, Гелимер, то, что вы видели, — не привидение.

— Барышня, — тихо ответил Гелимер, — такие вещи бывают... Человеческие ли это души, я наверное не знаю, но на кладбище, конечно, о таких вещах думаешь.

— Ну, ну, не болтайте вздору, — ласково пожурила его Гарда и быстро пошла домой, окрыленная какою-то смутною, радостною надеждою.

«Нет! — сказала она себе... — Привидений нам не надо, но “Звездную росу” мы завтра же поищем на кладбище».

II

Следующий день был дождливый, и Гарде лишь на третий день, в пятницу, удалось пойти на кладбище. К великому ее удивлению, большинство шпорников оказались увядшими, но рядом распускались новые чашечки.

Жизнь на вилле была в эти дни, но обыкновению, шумная и тревожная. У тетушки Минны любезность ежечасно сменялась недовольством и обратно; хозяйство требовало неусыпных забот Гарды, гости приходили и уходили, в комнате Гарды вечно толпились подруги и родственницы, и ей не удавалось урвать минуты для любимых занятий.

Отец вернулся на рассвете радостный и оживленный. Он очень доволен был покупкой новых машин, которые были уже в пути. Для всех членов семьи он привез ценные, со вкусом выбранные подарки. По тому, как тетушка Минна поглядела мимо футляра с прелестной брошкой, Гарда поняла, что между нею и отцом опять что-то пробежало. Тетушка ревновала его к неведомым особам, с которыми он, вероятно, встречался в своих частых отлучках. И каждая деловая поездка ее кузена создавала ей муки и терзания.

Днем Гарда ездила в город за хозяйственными покупками и вечером только свиделась опять с отцом.

— Мне надо поговорить с тобой, радость моя... — ласково сказал он.

— Я вижу, — ответила Гарда.

Они молча дошли до уединенного места в парке и сели на скамью.

Гарда видела, что он волнуется, что в нем происходит какая-то тяжкая борьба, и в горячем порыве обвила руками его шею и прижалась к нему.

— Дорогая моя, — сказал он сдавленным голосом. — Ты во что бы то ни стало хочешь уехать? Ни в каком случае остаться не можешь?

— Пора, отец... Ведь ты мне обещал... Меня все здесь тяготит. Уж одна тетя Минна... Опять она плакала, убивалась... Она видела, что твоя телеграмма отправлена была из Бреславля. И зачем ты это сделал... Зачем ты опять виделся с этой особой?

— Милая моя, хорошая... Это ужасно, что я говорю об этом с тобою. Но я не мог иначе... Она заставила меня. Как-никак, я перед ней виноват... И сколько-нибудь я должен искупить свою вину... Я в каком-то тупике очутился... И выхода не вижу... Если еще ты оставишь меня!..

— Но я но могу, отец, выносить дольше этой вечной тревоги, этой совместной жизни с тетей Минной... Ведь это одна мука — такая ревность, и мука для всех.. Она хочет, чтобы ты на ней женился... Она вбила себе это в голову и помешается на этой мысли...

— Бедная моя девочка, — сказал Керн, — я понимаю, какая тягостная атмосфера создалась в доме... Это отравляет молодость и тебе и Зиги. Но во всем виноват я один... Я обещал ей жениться на ней...

— Ты обещал?!.. Но когда же?

— Вы обе еще учились тогда в пансионе... Мы жили здесь одни... Дела шли плохо... Минна выказывала мне столько участия, была так мила, добра... Ну, словом, я говорил тогда, что женюсь на ней. Но у меня не хватало на это решимости... Я стыдился людей и вас... Прости меня, Гарда!..

Она молча поцеловала его.

— Бедный мой папочка, ты иначе не мог — такой уж ты человек... Но об одном я тебя прошу... Это ты обязан сделать, чего бы это ни стоило тебе... Истории этой в Бреславле надо положить конец. И потом обещание — это обещание, отец. И надо его исполнить.

— Ты знаешь, как я ценю и люблю Минну, но при теперешних обстоятельствах это невозможно.

— Но почему... Если ты сумеешь ликвидировать эту историю в Бреславле, все может еще уладиться... И мы... ну, словом... Покойной тебе ночи, папочка!

Большие окна в комнате Гарды были настежь раскрыты. Из сада шел аромат душистой майской ночи. В доме было тихо. Гарда, будто нежась