Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

на себе прививку, и о ее щедрости по отношению к ее врачу раздается по всей Европе. Я уже давно восхищаюсь ее смелостью и ее презрением к суевериям и предрассудкам»[296]. Затем он снова увязал медицинский триумф Екатерины с ее грядущей военной победой в Турции (уверенно предрекая, что она победит), описывая ее как философа и воительницу и обещая, что если она возьмет Константинополь, то он непременно поселится там (с ее разрешения). А вот в Петербург он ни за что не станет перебираться, «ибо в мои семьдесят пять я вовсе не намерен отправляться во льды Балтийского моря».

Пока императрица вела рекламную кампанию, Томас продолжал заниматься делами практическими. Он по-прежнему делал прививки при дворе и в великолепных домах Петербурга – множество знатных дворян желало последовать примеру Екатерины. Кроме того, врача пригласили в Ропшу – селение в 30 милях к юго-западу от столицы, принадлежащее Григорию Орлову. Смертоносная мощь оспы обрушилась на село с невиданной яростью: уже погиб 31 его житель. С помощью доктора Стренджа, помощника доктора Шулениуса в доме Вольфа, Томас привил всех, кто не показывал признаков оспы, в общей сложности 123 человека (в основном это были дети, причем 47 – младенцы). Результаты оказались такими же впечатляющими, как и при дворе: выжили все пациенты, кроме трех, причем все трое страдали другими болезнями. Первая всеобщая прививка в России стала еще одним примером действенности метода, а заодно позволила фавориту Екатерины выставить себя верным последователем идей своей любовницы и прогрессивным сторонником просвещенной медицинской практики.

Успех царской прививки и ропшинская массовая программа лишь усилили беспокойство Томаса о том, как сохранить репутацию прививочного метода в России. Да, пример Екатерины способствовал поддержке прививок, но эта поддержка оставалась шаткой и могла легко обернуться своей противоположностью, если от прививки скончалось бы какое-нибудь известное лицо. Томас привил графа Шееля, датского посла в России, и одного из двух его юных детей, однако решил, что второй ребенок недостаточно здоров, чтобы подвергаться процедуре. Пока граф приходил в себя после прививки, его жена родила сыновей-близнецов, у одного из которых развилась оспа в острой форме. В отчаянии графиня умоляла английского врача сделать прививку второму новорожденному, а также болезненному ребенку, которого Томас отказался прививать, ведь оба они уже подверглись воздействию болезни.

У себя на родине, в Англии, он без колебаний привил бы пациентов, которые, возможно, уже заразились натуральной оспой: его долгий опыт показывал, что прививка в таком случае все-таки может подействовать, если сделать ее побыстрее. Но здесь, в России, он попробовал воздержаться от такого шага: «Мне пришлось выразить известное нежелание, ибо я опасался, что в случае неуспеха вокруг прививочной практики сложится неблагоприятное предвзятое мнение, ведь в этой стране лишь недавно стали пытаться вводить в обиход прививку»[297]. Родители детей заклинали его передумать, и в конце концов врач уступил: «Назойливость графа и слезы графини, от всего сердца умолявшей меня не устраивать состязание между жизнями ее детей и репутацией прививочной практики, вкупе с питаемыми мною надеждами на успех побудили меня согласиться». Пока Екатерина занималась символическим значением прививки, доброе сердце Томаса сталкивалось с реальностью человеческих несчастий и страхов. Его ставка оправдалась: младенец, уже подхвативший оспу, все-таки умер, но два других ребенка, получившие инокулят из его маленького тельца, пока оно еще боролось с вирусом, перенесли заболевание в мягкой форме и выжили.

После того как в Петербурге утвердилась практика прививки по его современному методу и было объявлено о его вознаграждении, Томас поначалу рассчитывал сразу вернуться в Англию, но достигнутые им в России успехи и уважение самой императрицы к его способностям привели к тому, что он получил новое приглашение. Отказаться от него было так же трудно, как и от первоначального вызова в Россию. Декабрьские морозы установились надолго, а два Димсдейла паковали вещи и собирали меха для следующего этапа своего путешествия в глубь империи, вдаль от Петербурга и того придворного мира, с которым они уже успели хорошо познакомиться. Они направлялись в Москву.

Прививочная больница на реке Ангаре, расположенная к северу от Иркутска. Основана для лечения кочевых народов региона. Рисунок землемера Антона Лосева, 1790 г.

8. Воздействие

…что за урок ваше величество преподает нам!

Вольтер[298]

Когда Димсдейлы стали готовиться к 500-мильному путешествию в древнюю столицу России, их миссия натолкнулась на неожиданное препятствие. Выяснилось, что в Москве попросту слишком мало больных оспой. Как и в Петербурге, в городе был введен строгий карантин, чтобы воспрепятствовать распространению болезни, и, хотя эпидемия все-таки могла разразиться, вирус еще был под контролем. «Было вероятно, что придется потерять много времени, прежде чем сыщется на месте больной, от которого можно было бы достать материю для прививания оспы», – писал Томас[299].

Проблему следовало решить быстро. Новость о примере, поданном императрицей, расходилась все шире, и московские аристократы начали собираться в Петербург, чтобы их детей привил знаменитый английский доктор. Это стало приятным доказательством влияния государыни, но Екатерину беспокоила мысль о том, что детям посреди зимы придется за тридевять земель тащиться в столицу. А если пациенты не могут приехать к Томасу, пусть к ним приедет он сам, ведь сумеет же он как-то раздобыть прививочный материал для процедуры. Императрица щедро вознаградила его, и он посчитал невозможным отказаться выполнить ее просьбу о продлении визита, хоть она и заверила Димсдейла, что он волен вернуться к себе в Англию, если пожелает. «Было бы непростительно колебаться, поэтому я предложил отправиться с моим сыном немедленно в Москву [Томас написал «Mosco»] и оказать там наши услуги каждому, кто только захотел бы ими воспользоваться»[300]. Планировалось, что Натаниэль, который успел проникнуться энтузиазмом по отношению к России и произвел хорошее впечатление, останется еще на какое-то время, а его отец вернется домой, в Хартфорд[301].

Задача Томаса не сводилась к прививанию множества знатных семей, которые теперь страстно хотели подвергнуться этой процедуре. Екатерина поручила ему найти под Москвой подходящее здание, которое можно было бы переоборудовать под прививочную больницу по образцу дома Вольфа, расположенного на окраине новой столицы. Врач направил одному знатному вельможе, проживавшему в Москве, подробные требования насчет необходимой конструкции и планировал осмотреть потенциально пригодную недвижимость вместе с ним. Или же следовало выбрать подходящее место для строительства больницы, если нужного здания не найдется.

Было ясно, что все это займет немало времени, а опыт первых прививочных испытаний показал Димсдейлу, как трудно находить первых доноров для получения материала. Без отслеживания «живых» случаев заболевания задержек могло стать еще больше. Чтобы свести к минимуму неопределенность, Томас предпринял шаг, который, как он сам признавался, «можно счесть странным»[302]. Вместо того чтобы по прибытии в Москву выискивать там больных оспой, годных в качестве доноров, он решил привить «одного ребенка или двух» еще в Петербурге и затем взять их с собой. При правильном расчете времени они должны были прибыть к месту назначения как раз тогда, когда у его юных спутников появятся пустулы. Это позволило бы ему использовать их жидкий инокулят как раз на той ранней стадии развития болезни у донора, на которой Томас предпочитал делать прививку, когда следовал методике «из руки в руку».

Но выполнить даже этот план оказалось труднее, чем ожидалось. В записях самого Томаса сквозит легкая досада из-за того, что просвещенная деспотия императрицы недостаточно деспотична для достижения его собственных целей:

С трудом достали мы двух маленьких пациентов; хотя и кажется, что неограниченная власть государыни давала нам возможность располагать по ее высочайшему повелению всеми лицами и везде, как бы нам ни вздумалось, тем не менее в правление Екатерины II до такой степени преобладают кротость и благодушие, что никогда не делается никакого принуждения в этом роде[303].

И в самом деле, еще в Царском Селе императрица, по прошествии шести лет после переворота уже уверенная в прочности своей власти, объясняла Томасу, что она сознает политическую значимость убеждения, особенно если речь идет о какой-то новой медицинской процедуре, внушающей подданным страх.

После нескольких дней поисков