Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

быть подданным Короля и всегда сносился со мною по тем предметам, обсуждение коих не являлось неподобающим при обязанностях, налагаемых его положением.

Томас сумел пройти по тонкой политической грани, предоставляя полезные сведения и при этом не предавая ничье доверие. Большое впечатление на русских произвели не только его медицинские умения, но и его характер.

Напряженные переговоры о возможной поддержке Британией российской войны с Турцией начинали вызывать у посла досаду, но его всегдашнее восхищение российской императрицей, рожденной в немецких землях, возросло как никогда. «Русские по большей части – люди без образования, без принципов, без каких-либо познаний, хоть и не без некоторой смышлености», – пренебрежительно докладывал он в Лондон (уже на довольно позднем этапе визита Томаса). Бывший солдат обнаружил, что Екатерину ему понять легче: «Императрица быстра мыслью и суждением, со вниманием относится к делам и желает наполнить свое правление достоинством, принося пользу даже низшим из подданных, заботясь притом не только о нынешнем, но и о растущем будущем поколении. Такое трудно вообразить, пока вам не доведется узреть ее воочию»[277].

По всему Петербургу звенели церковные колокола и гремели торжественные пушечные залпы – Екатерина активизировала прививочную кампанию. Могущественная православная церковь уже благословила ее деяния; теперь же государыня обратилась к пропагандистской силе искусства. 28 ноября придворный театр поставил на сцене Зимнего дворца аллегорический балет «Побежденный предрассудок», средствами танца показывавший битву государыни с предрассудками по части медицины в ходе ее борьбы за спасение своего народа, пораженного опасным недугом. Хореографом выступил итальянский балетмейстер Гаспаро Анджолини, исполнителями же стали юные ученики танцевальной школы при Санкт-Петербургском воспитательном доме (больнице для подкидышей). Представление изображало, как рыдающую Рутению (то есть Россию) защищает Дух Знания, однако ей угрожают Суеверие, Невежество и войско под началом Химеры – огнедышащего чудища из древнегреческих мифов (Химера олицетворяла оспу). Российская Минерва, представляющая Екатерину, помогала Рутении и Знанию одолеть Химеру, освобождая простой народ от гнета Невежества и позволяя Рутении допустить к прививке ее сына Алкида (этот аналог Геркулеса стал в балете символом великого князя Павла). На случай, если зрители не поймут послание, заложенное в спектакле (что было маловероятно), Россия в финальной сцене воздвигала обелиск с надписью «Нашей Всемилостивейшей Государыне… искупительнице грехов рода человеческого»[278].

Льстивую постановку вовсе не намеревались сделать образцом тонкости по части намеков. Образ Екатерины как Минервы, римской богини мудрости и воинской доблести, покровительницы искусств, уже прочно закрепился в тогдашнем культурном обиходе. Вольтер называл ее Северной Минервой; на живописных портретах и в поэтических текстах она регулярно появлялась в виде этого воинственного божества, облаченного в доспехи. Теперь же введению ею в России прививочной науки тоже придавался некий героико-мифический оттенок, укоренявший ее деяния не только в современной медицине, но и в античной легенде. Аудитория с легкостью трактовала эти символы, привыкнув встречать аллегорические изображения на всевозможных предметах, от монет до суповых тарелок.

Мифологическая тема продолжила развитие в «Торжествующем Парнасе» – пятиактном «драматическом прологе», сочиненном поэтом Василием Майковым. В этой пьесе также прославлялось послепрививочное выздоровление государыни и великого князя[279]. В первой сцене Аполлон в окружении муз восседает на горе Парнас. На заднем плане изображен Петербург, окутанный грозовыми тучами. Оспа представлена в виде дракона, изрыгающего яд. Хор, рыдая, повествует о том, как чудище летит по воздуху, отравляя всех ядоносным дыханием, в ярости своей поражая всех, не щадя ни стариков, ни женщин. Повсюду трупы. Многие теряют друзей, невест, детей. Лишь Екатерина, «российская Паллада» (греческий аналог Минервы), отваживается бросить вызов монстру, пронзает его мечом, извлекает его смертельный яд и спасает от опасности свой народ, себя и сына. Когда тучи над Петербургом расходятся и сцену придворного театра заливает символическое сияние, Аполлон восклицает, что Паллада бросила вызов змею зла, что великие деяния монарха прославляются по всей стране, а он желает России и впредь благоденствовать, как сейчас[280].

Екатерину, побеждающую ядовитого змея, теперь представляли как (выражаясь сегодняшним языком) супергероя, нарушающего традиционные гендерные стереотипы. Ее уподобляли не только Минерве, но и Геркулесу, зарубившему Лернейскую гидру – это был второй из его двенадцати подвигов. Хор вопрошал: не будет ли справедливо, если вся вселенная покорится лишь ей одной? Ответа на этот вопрос не требовалось. Пьеса завершалась резким скачком в область современной политики – предостережением в адрес Турции, приготовившейся к войне. Сообщалось, что российская государыня способна сокрушить зло и что Азия должна бы помнить это по бурным дням, когда она воспламенялась от русской искры. Турции следовало знать, что означает уважать Россию[281]. Намек был ясен: победив оспу, императрица готова уничтожить всех прочих врагов, угрожающих ее христианскому народу.

Поэзия, прославлявшая царскую прививку, опиралась на те же классические темы и такие же неумеренные восхваления. В оде Михаила Хераскова, одного из ведущих представителей русского Просвещения, «На благополучное и всерадостное освобождение Ее Императорского Величества от прививания оспы» тоже возникает образ Екатерины, бесстрашно отсекающей головы гидре, изгоняющей тьму и заменяющей ее светом. Поэт провозглашает, что «яд», который она впустила в свою кровь, заразил перед этим весь русский народ, теперь страдающий наравне с ней и взирающий на нее в поисках избавления. Автор называет ее божеством, сошедшим с небес на землю, спасительницей отечества, утешением для верных подданных{29}. Майков, создатель упомянутой выше пьесы о Парнасе, написал также «Сонет ко дню празднования о благополучном выздоровлении от прививной оспы Ее Императорского Величества и Его Императорского Высочества». Призывая мир зимней природы расцвести и «почтить Минерву тем российского народа, / Спасительницу всех и наше Божество», автор сочетает в своем тексте риторику спасения с воспеванием триумфа науки:

Два раза ею вся Россия спасена:Порок и гидру в ад низринула она.Здесь ею смертные от пагубы спаслись,Науки и Закон высоко вознеслись.

Поэт и переводчик Василий Рубан в оде, которая стала еще одним откликом на торжества 22 ноября, уподобил Екатерину бронзовой змее, которую повесил на дереве Моисей, дабы исцелить своих последователей-израильтян, после того как их искусали огненные змеи в наказание за недостаток веры. Эта библейская аналогия с ее образами отравления и чудесного исцеления сопоставляла Екатерину и Христа на кресте, что стало отзвуком ее обращения к Сенату, где она сама представляла себя как Доброго Пастыря.

Екатерина рассчитывала, что посредством подобных спектаклей и стихов, смеси античных и христианских ассоциаций удастся с самого начала задать в России верный тон интерпретации ее прививки, одновременно используя это деяние для продвижения ее более масштабного образа как лидера. В стране, где культура печатного слова была развита слабо и где даже при дворе мало кто умел читать, эти агиографические русскоязычные повествования могли стать как бы первым наброском исторического сюжета.

В Британии введение прививочной практики более чем за 40 лет до прихода в Россию вызвало громкие и широкие дискуссии в газетах, журналах и брошюрах, не прекратившиеся даже после того, как само королевское семейство приняло эту процедуру. Общественность извещали об опытах с узниками Ньюгейтской тюрьмы и сиротами, о том, как в конце концов были привиты принц и принцесса Уэльские, но при этом пресса зачастую с недоверием описывала медицинское новшество. В самодержавной России не было места подобным публичным спорам. Здесь, как отмечал британский учитель Уильям Ричардсон,

не распространяются сведения политического свойства за исключением тех, которые пожелает передать двор; здесь никакие представления о людях или манерах, никакие рассказы о происшествиях в домашней жизни нельзя почерпнуть из газет. Как сие не похоже на Англию! – землю, озаренную сиянием Хроник, Рекламистов и Газетчиков. Даже если будет уничтожена половина России, другая ее половина останется в полном неведении на сей счет[282].

Сообщение о прививке Екатерины, размещенное в официально одобренных «Санкт-Петербургских ведомостях», четко передавало то же послание, что и спектакли придворного театра и сочинения льстивых российских поэтов. Вовсю расхваливались искусность и отвага Томаса, проявленные при спасении от опасности самой императрицы, ее сына и ее подданных; выражалась надежда, что полученные им награды вдохновят и других россиян (а также жителей иных стран) «пускаться на таковые же предприятия и ученые изыскания ради пользы человечества»[283]. Газета провозглашала, что Екатерина, прививаясь, стремилась послужить примером «не токмо