Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

type="note">[260]. На самом деле, конечно, Екатерина не могла надеяться в одночасье изменить отношение народа к прививочной практике, ей пришлось неутомимо продолжать свою кампанию. Теперь она добавила к своему смелому жесту еще один слой символов – она как бы отдала собственное тело своему народу подобно тому, как Христос символически предложил Свое, когда во время Тайной вечери преломил хлеб, раздал его ученикам и повелел: «Сие творите в Мое воспоминание»{27}. Так прививка в России стала чем-то вроде церковного причастия.

В ответной речи Екатерины перед Сенатом тоже звучала библейская тема: «Мой предмет был своим примером спасти от смерти многочисленных моих верноподданных, кои, не знав пользы сего способа, оным страшась, оставались в опасности. Я сим исполнила часть долга звания моего, ибо, по слову Евангелия, добрый пастырь полагает душу свою за овцы»[261]. За всем этим стоял ясный посыл: прививаясь и тем самым лично рискуя, отважная императрица показала себя спасительницей не только своего наследника, но и всего русского народа, защищая его, подобно тому как Христос принес Себя в жертву ради всего человечества. Она явила своему народу чудо прививки, и народ, доверяя ее примеру, спасется от опасности и будет огражден от недуга. «Вы можете уверены быть, что ныне наипаче усугублять буду мое старание и попечение о благополучии всех моих верноподданных вообще и каждого особо. Сим думаю приятнейший вам дать знак моего благоволения», – закончила она. Рекламируя медицинскую процедуру, способную спасти ее народ, Екатерина заодно рекламировала и себя.

Теперь, когда прививка наполнилась мистическим смыслом, пришло время погромче объявить благую весть о прививочной процедуре, которой подверглась сама императрица, и о ее выздоровлении. По ее повелению в столичных церквях провели литургии и прочли торжественные проповеди, после чего отслужили всенощную во здравие государыни и ее сына.

За стенами храмов на заснеженных улицах Петербурга царила праздничная атмосфера[262]. Всем работникам дали один день отдыха, чтобы они могли принять участие в торжествах, которые предполагалось повторять в крупных городах по всей империи, как только до них будет доходить счастливое известие. В столице неумолчно звонили церковные колокола. Ее дома и ее крепости-близнецы три дня озарялись яркой иллюминацией, разгонявшей зимнюю тьму. В Зимнем дворце российские и иностранные аристократы поднимали рюмки водки, провозглашая тосты за императрицу, под торжественные залпы пушек. Вечером они явились на праздничный бал. Об этих торжествах сообщил официальный придворный журнал, в котором даже после выздоровления Екатерины не появлялось и намека на царские прививки. Теперь эта завеса молчания была сорвана[263].

Императрица решила продолжать торжества. Прививочная кампания, призванная охватить всю империю, неминуемо должна была длиться долго. Следовало регулярно стимулировать ее ход и напоминать русским о важнейшем первопроходческом вкладе государыни. Отличный способ для такого напоминания – даровать всем подданным выходной. Указом Сената день 21 ноября объявлялся ежегодным национальным праздником в ознаменование выздоровления императрицы и ее сына после оспенной прививки. Это день надлежало отмечать в каждом крупном городе империи. Он стал одним из шестидесяти трех придворных и церковных праздников, каждый год справляемых в России, однако это была первая дата, отмечающая медицинское событие, и лишь пятый праздник в честь самой Екатерины. Царская прививка получила в этом смысле такое же признание, как день рождения государыни, ее именины (день тезоименитства), день ее восшествия на престол и день коронации[264]. Как постановил Сенат, новый государственный праздник должен был носить одновременно и светский, и церковный характер: начинаться со всенощной и с божественных литургий, где должны были возноситься заздравные молитвы. День обязательной «свободы от дел государственных и общественных» предстояло отмечать фейерверками (в столице на них отводилось целых три дня, в других местах – по одному) под колокольный звон всех православных храмов России. Прививка императрицы была включена в национальный календарь – ее торжественно отмечали при дворе ежегодно до 1795 г.[265].

24 ноября, в День святой Екатерины, наконец настал тот момент, которого Томас ждал с такой тревогой. Императрица в гвардейской форме, в небольшой короне на голове, со звездой ордена Святой Екатерины, приколотой к груди, посетила божественную литургию: день ее тезоименитства отмечался молитвами, речами и пушечными залпами[266]. После службы, покинув дворцовую церковь под звуки музыки и дробь военных барабанов, она приняла поздравления своих придворных. Затем она наконец объявила, какие награды получит ее врач за выполнение (как выразился Панин по прибытии англичанина) «дела столь важного, что, может быть, до вас никому не было поручено ничего подобного»[267].

Ее дары, как и подобает, оказались поистине необычайными[268]. Она объявила, что возводит Томаса Димсдейла в звание барона Российской империи (с передачей этого геральдического титула по мужской линии его семейства до скончания времен). Это было первое баронство, провозглашенное Екатериной за шесть лет царствования, и лишь двенадцатое с тех пор, как в 1710 г. Петр Великий даровал этот титул своему всесильному вице-канцлеру Петру Шафирову[269]. Натаниэля также сделали бароном с правом передавать титул своим наследникам мужского пола. Двойному баронству сопутствовало право добавить на герб Димсдейлов одно крыло орла Российской империи (в середину щита). Это была великая честь, если не считать одного неловкого обстоятельства: у квакерской семьи вообще не имелось герба, к которому можно было бы добавить крыло, так что для этого герб пришлось разработать специально[270].

Императрица не забыла и третьего визитера, сопровождавшего Томаса и Натаниэля в их тайной поездке в Зимний дворец с целью прививки государыни. Александр Марков, шаловливый шестилетний мальчик, чьи пустулы дали материал для ее прививки, также был возведен в высокое достоинство. Ему была пожалована новая фамилия – Оспенный. После своей собственной прививки маленький «лорд Оспенный» перенес эту болезнь лишь в самой легкой форме и затем совершенно выздоровел, лишний раз доказав, что донорство оспенного гноя безопасно для донора. Его наградили 3000 рублей и гербом с изображением согнутой в локте обнаженной детской руки: рукав закатан, являя одну оспину, а кисть держит розовую розу.

Денежная награда Томаса оказалась не менее примечательной, чем геральдические. Екатерина выплатила ему премию 10 000 фунтов (примерный эквивалент сегодняшних 20 млн фунтов единовременного дохода) плюс 2000 фунтов на покрытие путевых расходов в ходе поездки в Россию и обратно. Кроме того, она назначила ему ежегодную пенсию 500 фунтов до конца жизни[271]. По тем временам это были колоссальные суммы, и весть о щедрой царской награде быстро разлетелась по всей Европе.

Изначальное решение Томаса не назначать плату за свою будущую работу (неважно, насколько расчетливое) принесло ему богатство, неизмеримо превышавшее размеры любого гонорара, который он мог бы осмелиться запросить. Кроме того, его назначили лейб-медиком императрицы и присвоили ему чин действительного статского советника (аналогичного званию генерал-майора по Табели о рангах – формализованной российской системе военных, гражданских и придворных чинов). Вознагражденный сверх самых фантастических ожиданий, Томас поцеловал руки императрице[272]. Вдали от родного Хартфорда, в незнакомом краю, наконец избавившись от снедавшей его тревоги, 56-летний врач чувствовал какое-то ошеломление. Великий князь Павел (ему не сообщали об этой награде заранее, чтобы он тоже мог насладиться сюрпризом) чуть не заплакал, увидев, как щедро отблагодарили доктора, которого он успел полюбить. Посол Кэткарт, присутствовавший на тезоименитском балу и последовавшем званом обеде на 120 персон, был весьма тронут этими чувствами мальчика, растущего без отца: «Великий Князь… в тот вечер оказал мне честь, поведав, едва ли не со слезами на глазах, что не в силах даже выразить ту удовлетворенность, которую он ощутил, дав мне отменно убедительное доказательство столь естественной для него чувствительности сердца, лишь усиливаемой посредством весьма продуманного воспитания».

Объявление о баронстве, впрочем, не стало такой уж неожиданностью для Томаса, как он признавался своему другу Генри в очередном письме. Предварительно граф Панин приватно испросил его согласия, сообщив, что Екатерина «весьма высоко оценила мои услуги и желает, чтобы имя Димсдейлов пользовалось