Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

остановилась у Казанского собора, где целовала иконы и молилась. В пять часов дня она наконец вернулась в Зимний дворец, воссоединившись там с Павлом, который ожидал в бильярдной, чтобы приложиться к ее руке. Вечером Екатерина появилась при дворе, публично демонстрируя свое полное выздоровление и принимая поздравления от «несметного числа» крупных и мелких аристократов. На следующий день архиепископ Гавриил отслужил в домовой церкви Зимнего дворца официальный благодарственный молебен по случаю благополучного выздоровления императрицы. Прихожане стояли на коленях, а императрица и ее сын целовали крест под звуки выстрелов из пушек Петропавловской крепости и Адмиралтейства[239].

Для Томаса Димсдейла возвращение в российскую столицу означало отчетную беседу с Кэткартом, который поспешил воспользоваться историей успешной прививки в деликатном дипломатическом танце, который вели Британия и Россия. Всю осень они уверяли друг друга в благих намерениях, стараясь действовать с особой осмотрительностью, так как панинские планы создания «Северного аккорда» приобрели новое звучание на фоне вероятной войны с Турцией. В последнем письме из Лондона содержался доброжелательный официальный ответ Георга III на данное Екатериной подтверждение ее дружеского отношения к нему. Послание отмечало ее «справедливые идеи», способствующие общим интересам двух стран, и «ее благотворные взгляды на незыблемость Севера». Прививочный проект Томаса вне зависимости от его желания оказался тесно переплетен с более масштабными интересами Британии, и Кэткарт без зазрения совести обращался к доктору как к неофициальному политическому источнику, способному пролить свет на подлинную натуру Екатерины. В следующем донесении дипломата, отправленном Уэймуту в Лондон, говорилось:

Ваша светлость припомнит наблюдение одного великого человека: герой редко выглядит таковым в глазах своего камердинера{26}. Смею заверить вашу светлость, что в глазах своего врача она – героиня и нежная мать. Из отчетов этого весьма проницательного и весьма искреннего человека, получившего величайшую возможность наблюдать в такие минуты, когда мало кто настороже, из отчетов, которые могут что-то скрывать, однако не станут льстить, я получаю всеохватное мнение об истинном характере и склонностях Императрицы, каковые она желает выражать внешними своими проявлениями[240].

Томас, находившийся к Екатерине ближе, чем любой другой англичанин, оказался в самой гуще отношений между двумя величайшими державами тогдашнего мира и пытался уравновешивать долг лояльности и долг чести. Другие послы также спешили передать своим правительствам новость о монаршей прививке. Граф Зольмс, могущественный представитель Пруссии в Петербурге, сообщил Фридриху Великому, союзнику Екатерины, о «самом счастливом успехе» процедуры, после того как его поставил в известность Панин. Он отчитывался:

Явились высыпания, не вызвавшие, однако, слишком сильного жара. Ее Величество страдала от них два дня, будучи принуждена пребывать в постели во все это время. Имелось малое число пустул на лице, около сотни на теле, из коих основное большинство – на руках. Они уже начинают шелушиться, так что, насколько предсказать такое вообще в силах человеческих, пред нею больше нет опасностей, коих ей следовало бы страшиться[241].

Граф Панин постарался распространить весть о том, что Екатерина снова обладает всей полнотой власти, но он просил, чтобы за границей не сообщали публично о ее прививке, пока этой процедуре не подвергнется великий князь (как мы помним, ее пришлось на время отложить).

При дворе торжественно отмечали выздоровление императрицы, а Томас вернулся к работе. Наследник поправился от ветрянки и принял три грана ртутного порошка по рецепту Димсдейла, чтобы очистить организм. 2 ноября, в воскресенье, в десять утра (в тот самый день, когда в Зимнем дворце служили благодарственный молебен), Томас привил великого князя, используя свежий материал, взятый у младшего сына мистера Брискорна, придворного аптекаря. Врач сделал прокол лишь на правой руке пациента, опасаясь, что внесение инокулята в верхнюю часть другой руки может вызвать рецидив воспаления желез на левой стороне горла (мальчик перенес эту болезнь несколькими годами ранее).

Как уже говорилось, придворные лекари, обычно лечившие наследника, ясно дали понять, что не хотели бы принимать непосредственное участие в этой процедуре. Хотя пациент был еще юн (у детей симптомы после прививки обычно были более мягкими), его пестрая история болезни давала отдельные поводы для беспокойства. В личных заметках Томаса во всех подробностях описывался ход изменения состояния пациента и его телесных отправлений. В вечер прививки Павел принял еще три грана слабительного порошка и на другой день «имел два стула не скудных и не чрезмерных, на протяжении всего дня сохраняя большую бодрость и отменное самочувствие». Вечером он проглотил три ложки «микстуры из коры» – концентрата перуанской коры, широко применявшегося тогда для лечения лихорадки (Томас сумел добиться у доктора Круза разрешения использовать это средство, хоть тот и дал это разрешение с явной неохотой).

К третьему дню Павел стал ощущать дискомфорт, вызванный эффектами прививки – впрочем, утешительно типичными. Ранка от надреза покраснела и болела (заражение «принялось»). Вечером наследник лег в постель, жалуясь на дрожь, а также на боль в руке, получившей прививку. Наутро пульс у него «существенно убыстрился» (до 96 ударов в минуту), но жар к полудню спал, и вскоре мальчик сумел пообедать жидким супом, овощами и курятиной. На другой день (после прививки прошло пять дней) его пульс ускорился до 104 ударов в минуту. Он жаловался на головокружение и сонливость, но скоро ему помогло любимое средство Томаса – прогулка по прохладной комнате. 9 ноября, в воскресенье, ровно через неделю после прививки, на подбородке у него появилась одна пустула, а на спине – еще три: вполне успешное начало высыпания, которое должно было положить конец лихорадке.

Вскоре появились новые пустулы, и Павел начал делать физические упражнения, однако тут на него обрушилась новая напасть – у него ужасно заболело горло, так что он едва мог глотать и постоянно сплевывал пенистую слюну. Полоскание черносмородинным желе, распущенным в теплой воде, успокоило боль, но уже через несколько дней у него на нёбе, над гортанью, вспухла крупная пустула, и пульс его резко участился – до 118 ударов в минуту. Жалуясь на слабость, он не стал вставать с кровати – единственный раз за все время своего восстановления.

К 14 ноября воспаление сошло на нет. Томас писал: «С сего времени он почти избавился от боли; пустулы, общим числом не более сорока, благополучно созрели, вскоре высохли, и болезнь завершилась самым счастливым образом».

Кэткарт, чувствуя немалое облегчение, тут же написал об этом графу Рочфорду, весьма способному государственному деятелю, сменившему виконта Уэймута на посту государственного секретаря Северного департамента британского правительства. Дипломат сообщил чиновнику новости о здоровье мальчика, отметив, что результаты Томаса лучше, чем у Дэниэла Саттона, его знаменитого соперника по прививочному делу:

Он [Павел] вчера уже не ощущал жара, что продолжается и сегодня, а посему я питаю надежду, что могу заверить вашу светлость: пациенты доктора Димсдейла страдают от оспы меньше и переносят ее легче, чем даже у м-ра Саттона в Англии. Имею сообщить также, что опасность ныне совершенно миновала и что сия империя вот-вот получит повод для всеобщей и весьма искренней публичной радости[242].

Для Томаса это была величайшая похвала. Между тем императрица «пребывала в отменном здравии» и полагала, что ее решение привиться прежде наследника оказалось оправданным. Она лично заверила посла, что «страдала столь мало, что почти не беспокоилась о Великом Князе, чего не могло бы случиться, если бы она прежде не удовлетворила свои тревоги, проделав опыт над собою»[243].

Рочфорд, в свою очередь, передал эти добрые вести королю, который очень тревожился по поводу этих двух прививок, «с особой чувствительностию» волнуясь насчет юного наследника. Исход прививочного процесса привел Георга III в восторг – «не только в силу Его личного уважения и почтения к столь образованной принцессе и к столь многообещающему наследнику, но и исходя из тех соображений, что это надежно укрепит внутреннее довольство и незыблемость Российской империи»[244]. Ланцет Томаса не только защитил от оспы очередных двух пациентов – он способствовал усилению позиций самой России.

Восстановление Павла шло успешно, так что обе трудные задачи петербургской миссии Томаса Димсдейла можно было считать почти решенными. Однако он едва успевал перевести дух.