Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

Село, одно из тех загородных дворцов, куда в том же году несколько раньше Екатерина и Павел бежали от эпидемии оспы, разразившейся в Петербурге, поразило английского гостя, едва его экипаж въехал в ворота. Барочный дворец, построенный в годы правления Елизаветы и почти тотчас же переделанный итальянским архитектором Франческо Бартоломео Растрелли, являл собой какой-то узорчатый сказочный торт, выдержанный в бледно-лазурных и белоснежно-белых тонах. Его фасад 325-метровой длины, увенчанный сверкающими луковицами куполов, блестел позолоченной наружной штукатуркой и позолоченными же скульптурами. Томас, ошеломленный размахом этого «необычайно величественного» здания, был устроен в «государственных апартаментах» (их здесь было сорок, но все прочие, согласно тайным распоряжениям Екатерины, оставались пустыми, лишь кое-где появлялись слуги).

Не прошло и суток после прививки, а императрица уже чувствовала эффект воздействия двух крошечных капелек зараженного материала. «Похоже, она пребывает в подавленном настроении», – отмечал Томас[216]. Следуя инструкциям своего врача, она ела простую пищу: так, в дневные часы первого дня после процедуры ее трапеза состояла из жидкого супа, вареной курицы и овощей. После обеда она поспала почти час и проснулась, чувствуя себя свежей. «Вечером она держалась весьма непринужденно и увеселенно [sic]», – записал Томас[217]. Обстоятельные наблюдения за состоянием пациентки помогали ему сдерживать приступы острой тревоги.

На другое утро, после «довольно сносной» ночи, у Екатерины начали проявляться признаки заражения. Она сообщила, что стала чувствовать боль на внутренней стороне верхней части рук, как бы напротив проколов от ланцета. Тем не менее она была настроена уже более жизнерадостно и поведала доктору о состоянии своего кишечника (впоследствии она делала это каждый день). «На мой вопрос ее величество отвечала мне, что 13-го имела стул дважды, точно так же, как для нее привычно было в состоянии здоровом», – писал Томас в своих личных медицинских заметках с их характерными признаками – неровными петлями букв, кляксами, вычеркиваниями. Для Панина, взволнованно ожидавшего новостей в Зимнем дворце, врач подготовил более краткую ежедневную сводку менее интимного характера. В тот день он написал графу: «Ее величество превосходно отдохнула и находится в отменном здравии и расположении духа».

Завернувшись в теплый плащ (на улице было ниже семи градусов Цельсия), императрица по два-три часа ходила, пользуясь преимуществами свежего воздуха, которые считались центральным элементом нового прививочного метода[218]. Эти долгие неспешные прогулки (после прививки ей предписывалось совершать их каждый день до появления первых оспенных пустул) вели ее сквозь сад голландского стиля, устроенный перед самым фасадом дворца, в парк, простиравшийся за садом, с уединенным павильоном-эрмитажем, гротом и озером, питаемым ближним ручьем.

С искусственного холма близ озера волнами спускались первые в мире «американские горки» (как их назовут позже) – заказанный Елизаветой и сооруженный по проекту Растрелли круглогодичный вариант ледяных гор, так любимых русскими. Эта конструкция змеилась вдоль крутого 300-метрового спуска и, пройдя над водой, доходила до островка. Вагончики поднимали на вершину склона при помощи лебедки на конной тяге. Когда императрицу в ее загородном дворце посещали гости, она больше всего любила скатиться по этим «летучим горам» на головокружительной скорости, ужасая спутников бесстрашным желанием испытать восторг от риска. Как-то раз колесо ее вагончика выскочило из бороздки своей дорожки, и Орлову, сидевшему сзади, пришлось напрячь все свои немалые силы, чтобы втащить повозку наверх, в безопасное место.

Оставшись в одиночестве посреди осеннего сада с последними опадающими листьями, терзаемая беспокойством императрица наконец отвлеклась от мыслей о рисках, связанных с прививкой, и стала мысленно планировать, как переустроить парк в неформальном английском стиле. «Я питаю глубокое презрение к прямым линиям и параллельным аллеям; я ненавижу фонтаны, мучающие воду, принуждая ее течь вопреки ее природе. …Иными словами, в моей плантомании{23} безраздельно правит англомания», – объясняла она в письме Вольтеру[219].

Вдохновленная гравюрами великолепных английских парков в имениях Стоу, Прайор-парк и Уилтон, с их озерами, плавными очертаниями и тщательно взращиваемыми «естественными» видами, она уже велела своим садовникам перестать подстригать царскосельские живые изгороди и кусты, позволив им не сохранять строгую форму. Теперь же прогулки дали ей время на размышления о фундаментальной перекройке своего сада – подобно тому, как она планировала амбициозные усовершенствования по всей империи. «Я никогда не сумела бы жить в таком месте, где я не могла бы сажать растения или строить, – писала она, – иначе даже самое прекрасное место на свете навевает на меня скуку. Я нахожусь здесь для этой именно цели – и я часто довожу садовников своих до безумия»[220].

Вечером второго дня после прививки Екатерина пожаловалась, что в ее покоях слишком жарко, хотя температура в них была не выше обычно поддерживавшихся там 17 градусов Цельсия. «Ее величество жаловалась, что голова у нее буквально идет кругом; по ее словам, это головокружение, какое бывает в подпитии», – отметил Томас. Он прописал ей бокал холодной воды и прогулку в холодной комнате. Двойное охлаждение принесло пациентке облегчение, и доктор положил пальцы на развернутое к нему запястье императрицы. «Пульс ее хорош, однако довольно редок и все же не так хорош, как обыкновенно. Накожная теплота весьма умеренная», – записал он.

После простого ужина (жидкая овсяная каша, суп, манная каша) пациентка отвлеклась от забот, погрузившись в труды Вольтера. Недавно писатель прислал ей целую пачку своих сочинений, и она распорядилась, чтобы, пока она будет приходить в себя после прививки, ей ежедневно читал их 25-летний граф Андрей Шувалов, сын елизаветинского вельможи, большой ценитель западной культуры. Императрица всю жизнь любила чтение вслух (благодаря своей обожаемой гувернантке Бабет Кардель) и теперь могла вволю поразмышлять над сатирической повестью «Кандид» с ее язвительной критикой оптимистического мышления и нападками на разложение и жестокость нравов. Высмеивая умиротворяющую философию Панглосса, наставника Кандида («Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров»), повесть подводит читателя к прагматичному выводу: чтобы достичь счастья, «мы должны возделывать наш сад». Практичная императрица быстро осознала послание, содержащееся в тексте, и отправила Вольтеру кедровые орешки из своего любимого Царского Села, чтобы тот посадил их в собственном саду. При этом она игриво сравнивала себя с одной из героинь повести – баронессой Тундер-тен-Тронк, «полагавшей, что ее замок – прекраснейший из всех возможных замков»{24}[221].

В последующие дни Екатерина придерживалась своей простой диеты, справляясь с «тяжестью» в голове и теле при помощи прохладных напитков и прогулок по нетопленому Большому залу своего дворца. Императрица принадлежала к числу «тех, кто любит всячески двигаться и смертельно ненавидит пребывание в постели», так что ей вполне подходил рекомендуемый Томасом режим частых прогулок на свежем воздухе и обильных физических упражнений[222]. Врач ежедневно проведывал пациентку, задавая вопросы о симптомах и проверяя, регулярно ли у нее опорожняется кишечник (доктор считал: это признак того, что ее организм борется с вирусом). «Вид прививочных проколов – таков, каким ему и следует быть в сие время, и я убежден, что у ее величества появится оспа», – с облегчением отмечал он[223]. Казалось, после той катастрофы, которой обернулись кадетские испытательные прививки, все наконец-то пошло по плану. Он написал Панину, предлагая сделать прививку Павлу на следующей неделе, когда пустулы его матери будут готовы дать зараженный материал для этой процедуры. Когда Томасу не хватало его фрагментарных познаний во французском, медика выручал услужливый Черкасов. Круглолицый барон, вечно находившийся где-то поблизости (за исключением коротких промежутков, когда он лежал с приступом подагры), был «человеком достойным и хорошим», писал врач Генри Николсу, от всей души желая при этом, чтобы рядом оказался именно его друг-полиглот, который мог бы помимо услуг переводчика еще и оказывать ему моральную поддержку.

Екатерина, с глубоким скептицизмом относившаяся к способностям своих придворных лекарей и вообще современной медицины после травматических переживаний, связанных с лечением ее от разных недугов, предпочитала всегда, когда это возможно, опираться лишь на восстанавливающую силу природы. В зрелые годы она видела, как умирают некоторые из ее ближайших компаньонов, и гневно обрушивалась на «тупиц»-медиков, жалуясь,