Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

возобладали его рациональные доводы. Позже он расспросил немецкого хирурга и узнал, что отчаявшаяся мать согласилась разрешить лекарям взять из тела своего сына материал для прививки лишь потому, что ее муж настаивал: надо подчиняться повелениям императрицы. Муж якобы сказал ей: «Если бы ее величество приказала, чтобы нашему сыну отрубили голову или ноги, что было бы хуже смерти, надобно было бы покориться»{22}[207]. Эта история вызвала у Димсдейла настоящую тревогу. Страх перед прививкой очень глубоко укоренился в сознании россиян. Врач понимал, что эти предубеждения лишь укрепятся, если ребенок-донор не выздоровеет. Это разрушит всякую надежду на осуществление плана императрицы по введению прививочной практики по всей империи. Вскоре он отправил Натаниэля назад – проверить, как дела у донора. Молодой медик обнаружил, что мальчик крепко заснул и что ему, кажется, лучше. Но окно в его комнате было накрепко затворено – как раньше. К огромной досаде Томаса, семейство пренебрегло и еще одним советом хирурга, отведя мальчика в баню, что плохо сказалось на его состоянии. Томас прописал свежий воздух и прием перуанской коры (широко использовавшегося тогда средства, содержащего хинин). Удача вновь оказалась на стороне миссии Екатерины: ребенок выздоровел.

Теперь врач смог вновь обратить внимание на пять своих новопривитых пациентов. Но он тут же – в который раз – увидел, что дело идет не так, как ожидалось. Место, где его ланцет протыкал кожу прививаемых, через несколько дней, как правило, было окружено множеством мелких пустул (свидетельство того, что иммунная система организма борется с незнакомым вирусом), однако у каждого из нынешних пациентов на этом месте вскочил лишь один крупный волдырь, наполненный гноем. Через неделю после прививки, когда обычно появлялись оспины и начинался жар, никто из испытуемых не показывал никаких симптомов или признаков недомогания. Озадаченный Томас ужаснулся при мысли о том, что он не способен понять результаты собственных опытов. Он все больше опасался и за себя, и за своих царственных пациентов. «Ты не без оснований решишь, что сия череда неудач весьма огорчила меня, – писал он своему другу Генри. – Коротко говоря, мне было неведомо, как поступать, и я желал бы обратиться за советом к приятелю, однако предо мною был лишь Нат, который, впрочем, вполне отвечает моим ожиданиям и приносит мне огромную пользу». Да, Натаниэль очень помогал ему (благодаря тому, что прошел подготовку у отца и потом стал отдельно обучаться медицине), но Томас жаждал поддержки специалиста более опытного, чем 20-летний студент университета. Он признавался, что «чувствовал все значение неудачи», но понимал, что надо «употребить все усилия, чтобы узнать, отчего она произошла, и дать себе отчет в причинах»[208].

Пока Томас пытался осмыслить свои эксперименты, депеши Кэткарта, направляемые в Лондон, отражали растущее напряжение. 7 октября он сообщал: «Д-р Димсдейл у себя в больнице. Оказалось почти невозможным набрать достаточное количество материала для заражения. Те, кто был привит, имеют так мало оспенных высыпаний, что было сочтено нецелесообразным отбирать у них вещество для прививки других, во всяком случае лиц значительных. Из-за этого процедура надолго откладывается».

Планируемая прививка была делом далеко не только медицинским – она имела острейшее дипломатическое значение, ведь жизнь главы государства находилась в руках иностранного врача. Британия поддерживала с Россией тесные взаимоотношения в торговых делах, однако так и не заключила формальный альянс с молодой империей Екатерины – империей, могущество которой неуклонно росло. Панин надеялся, что британцы войдут в «Северный аккорд» – союз держав Северной Европы, призванный защищать интересы России на Балтийском море и подавлять влияние Франции и Австрии. Но Британия, которая всегда рада была перехитрить французов, воспротивилась этой идее, опасаясь, что Россия втянет ее в свои конфликты, разгоревшиеся на территории Польши и Оттоманской империи. Теперь же, к нарастающей озабоченности Лондона, императрица вознамерилась сознательно рискнуть своей жизнью, как раз когда война с Турцией казалась неизбежной.

Кэткарт, завороженный Екатериной, предложил своему лондонскому руководству: он мог бы передать императрице озабоченность короля Георга III по поводу ее сына и ее самой (хотя об ее собственной прививке по-прежнему «здесь нет и речи», а следовательно, официально об этом по-прежнему не было известно в Лондоне). Димсдейл лишь упрочил связи между двумя странами и мог бы даже стать хорошим источником внутренней информации о жизни российского двора. Дипломат писал Уэймуту: «Никто прежде не давал и не получал большей удовлетворенности, чем д-р Димсдейл в его общении с Императрицей и Великим Князем, а также с м-ром Паниным, а поскольку он проводит с ними много времени, по его возвращении для вашей светлости будет весьма полезно переговорить с ним».

Томас обладал уникальным доступом к своей пациентке, что погружало его в хитросплетения политики: Британия пыталась разобраться в том, какой стала Екатерина через шесть лет после переворота, принесшего ей корону. Кэткарт, которого направили в Россию с поручением изучить возможности подписания договора об альянсе, был убежден, что императрица весьма крепко держит в своих руках бразды правления. Он писал: «Императрица источает неописуемое внешнее достоинство, превыше всего – именно достоинство; при этом она жизнерадостна, спокойна, внимательна, с благосклонностью относится ко всем. …Смею уверить вашу светлость, что все здесь обещает величайшую незыблемость».

Посла, ветерана Войны за австрийское наследство и сражения при Каллодене, было не так-то просто взволновать. Томас официально заверил его, что оба пациента пребывают в совершенно подходящем состоянии для того, чтобы немедленно привить их. Однако в конце своей депеши дипломат признавался, что это ожидание несколько тревожит его: «Я желал бы, чтобы прививка поскорее совершилась».

Он был не одинок в своих чувствах. В ответном послании, которое он получил из Лондона, недвусмысленно указывалось, что ситуацией озабочен и сам Георг III. Уэймут писал: «Король, следуя соображениям человечности, всегда был другом прививочной практики, и Его Величество испытывает огромное удовольствие, обнаружив, что сию практику намерены ввести во владениях Императрицы Российской». Король вполне искренне поддерживал прививочное дело: два старших сына Георга и королевы Шарлотты, принц Георг и принц Фридрих, к тому времени уже были привиты, а их младшему брату и сестре, Уильяму и Шарлотте, эта процедура предстояла в декабре. Но тайная прививка царствующего монарха – событие совсем иного рода. «Хотя под руководством столь искусного и опытного врача, каковым является д-р Димсдейл, едва ли можно ожидать каких-либо опасных последствий, Король невольно ощущает великую тревогу, получая сведения о том, что Ее Императорское Величество намерены лично подвергнуться таковой операции, – писал Уэймут послу Кэткарту. – Посему вашей светлости надлежит проявлять особенное внимание к развитию недуга, когда бы ни была произведена операция. Я желал бы, чтобы ваша светлость направляли мне регулярные отчеты на сей счет, с тем чтобы я представлял их к сведению Его Величества». Под всем этим дипломатическим лоском сквозила настоящая тревога, охватившая британский двор.

Между тем Томас, по-прежнему находившийся в доме Вольфа, пытался обуздать нарастающий трепет. По его просьбе здание больницы и всю относящуюся к ней территорию теперь охранял отряд гвардейцев, чтобы гарантировать соблюдение секретности и предотвратить проникновение инфекции в столичные районы, расположенные рядом. Пока солдаты вышагивали за воротами, врач пересматривал копии ежедневных отчетов, которые он посылал Черкасову для передачи императрице. Он призвал на помощь силу своего разума и суждения и составил для Екатерины всеобъемлющий доклад обо всех опытах, которые проделал в эти дни. Он отмечал, что все было проведено согласно его собственным указаниям, осенняя погода благоприятствовала испытаниям, и ничто не предвещало того, что в дальнейшем что-то может пойти не так – причин для этого вроде бы не наблюдалось.

Поскольку он был убежден «бесчисленными фактами и долголетним опытом», что прививка всегда порождает оспу у всех, кто никогда не болел ею прежде, Томас мог прийти лишь к одному выводу: все его пациенты уже когда-то переболели оспой, хоть и не знали об этом сами, а значит, эксперимент, в который их вовлекли, попросту бесполезен. Чтобы подтвердить свою