Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

теперь будет, вероятно, постоянным, и я питаю надежду, что мучительная часть дела ныне позади».

Обеспокоенность Томаса здоровьем императрицы утихала, но он невольно возвращался к своим денежным заботам, которые отодвинул было в сторону из-за всех чрезвычайных обстоятельств. Он не был в Англии уже три месяца, что означало существенную нехватку дохода от медицинской практики, теперь же прививку великого князя отложили, а значит, ему необходимо было задержаться в России дольше, чем он рассчитывал. Неуверенность насчет собственного вознаграждения еще больше усилилась в нем, когда он получил известие от своего друга Яна Ингенхауза, голландского врача, которого он обучал, когда они вместе занимались приходскими прививками на родине Томаса, в Хартфорде. Врачи Георга III порекомендовали австрийскому двору воспользоваться услугами Ингенхауза, а не этого выскочки Дэниэла Саттона. В мае голландец прибыл в Вену. Он провел прививочные испытания на нескольких группах детей из бедных семей под общим надзором императрицы Марии Терезии и императора Иосифа II, ее сына и соправителя. Наконец, в сентябре он успешно привил двух младших сыновей Марии Терезии, Фердинанда и Максимилиана, и Терезу, дочь Иосифа. Австрийская императрица отметила это событие, устроив у себя в Шенбруннском дворце торжественный обед для шестидесяти пяти из тех первых детей, которые были там привиты. Она сама с помощью своих родственников прислуживала им за столом.

В Вене прививка стала считаться моднейшим делом, и Ингенхауз сообщил Томасу, что его назначили королевским врачом, определив ему огромное по тем временам жалованье (550 фунтов в год), притом с условием, что к его услугам станут прибегать лишь в экстренных случаях. Кроме того, австрийские власти пообещали выплаты для его будущей жены (если он когда-нибудь вступит в брак). Ему предоставили апартаменты при дворе и подарили ценное кольцо с бриллиантом, а также «великолепнейшую табакерку с портретом императора»[234]. Вскоре он привил и других членов императорской фамилии, в том числе дочь Марии Терезии эрцгерцогиню Марию Антуанетту, будущую королеву Франции. После печально знаменитого опустошения, которое оспа произвела при австрийском дворе в предыдущем году, прививки Габсбургов стали темой для светских бесед по всей Европе.

Австрийская императрица, как мы сегодня выразились бы, поставила высокую планку вознаграждения. «Как меня поощрят, я не ведаю, да я и не столь уж много думаю об этом, – не очень убедительно заверял Томас своего друга Генри, – хоть я и держусь мнения, что поощрение будет преблагородное». Не могло быть никаких сомнений, что у самодержицы всероссийской имелись огромные ресурсы, чтобы порадовать кого угодно, и что она распоряжалась ими со стратегическим расчетом. Ее послепрививочное восстановление шло своим чередом, заразный период кончился, и придворная жизнь в Царском Селе вернулась в обычную колею – теперь она снова состояла из непрерывных увеселений. «Это место наполнено всевозможными радостями, музыкой, игрою в карты и на биллиарде, а также и прочими развлечениями целый день напролет», – писал Томас. Избавившись от худших своих тревог, он даже распробовал кое-какие экзотические для себя деликатесы: «Все мы совершаем роскошные трапезы за одним огромным столом; среди прочих яств у нас всегда имеются здесь отличнейшие арбузы из города Астрахани, кои я очень полюбил, хотя поначалу их вкус не слишком мне нравился».

Постоянное светское общение со знатными гостями изматывало Екатерину во время восстановления, но ее желание «всякому даровать удовлетворение» вынуждало ее продолжать это без всяких жалоб, сообщал врач. Чем больше времени он проводил с императрицей, тем больше углублялось его восхищение ею: «Из всех мужчин и женщин, коих я когда-либо встречал, она лучше всех умеет угождать другим с видом совершенно искренним и безыскусным».

Ее симптомы сходили на нет, и теперь Екатерина каждый день выезжала в карете подышать свежим воздухом. Стало понятно, что ее полное восстановление непременно состоится, и она взялась за кампанию по оповещению о своей прививке – на собственных условиях. Вначале она написала московскому губернатору, графу Петру Салтыкову, превознося Томаса за то, что врач «многими счастливыми опытами доказал безошибочное свое знание в сем искусстве». Это стало подтверждением и ее таланта по части подбора персонала, выражаясь современным языком. Она заботливо подчеркнула, что свободно двигалась на протяжении всего постпрививочного периода, а кроме того, испытала лишь небольшой дискомфорт от этой процедуры. «Я сообщаю вам сие счастливое происшествие для того, чтоб вы оное неправильным иногда слухам противупоставлять могли», – писала она в конце, стремясь утвердить именно свой вариант этой истории, прежде чем ее тайна доберется до распространителей сплетен в древней столице[235].

Следующим лицом, узнавшим эту новость непосредственно от самой императрицы, стал ее регулярный адресат Этьен Фальконе, французский скульптор, которому перед этим заказали монументальную конную статую Петра Великого, прославленного предшественника Екатерины. Фальконе шутливо укорил свою покровительницу за то, что она бросает вызов Сорбонне, медицинский факультет которой так и не дал четких рекомендаций насчет запрета прививок, введенного парижским парламентом в 1763 г. Екатерина ясно дала понять, что благополучно пережила процедуру, и жизнерадостно заявила, что именно сопротивление парижского университета этой практике склонило ее к тому, чтобы обратиться к прививке. «Не вижу ничего непогрешимого в сем заведении Роберта Сорбона»{25}, – писала она, лукаво советуя профессорам Сорбонны безотлагательно привиться[236]. Она воспользовалась случаем кольнуть и консервативную медицинскую элиту Франции, одновременно и поддразнивая страну-конкурентку, и недвусмысленно относя прививку к числу признаков прогрессивной независимости мышления: «Они часто выступают в пользу сущих нелепостей, что, как мне представляется, должно бы еще давно лишить их всякой доверенности общества; в конце концов, род человеческий уж вышел из глупого первобытного состояния».

Письмо от Иоганны Бельке, проживавшей в Гамбурге и обладавшей хорошими связями в политических кругах конфидентки Екатерины, сообщало, что слухи о прививке российской императрицы уже распространяются по Европе. Кто же этот таинственный английский доктор, адепт странной религии, столь регулярно находящийся в обществе императрицы? Екатерина, часто пользовавшаяся влиянием своей подруги на направление бесед в светских гостиных, поспешила уничтожить сплетни в зародыше. В ответном письме от 1 ноября она поделилась новостями о своей прививке и заверила подругу, что ее врач «отнюдь не шарлатан и притом не квакер». Далее следовали безудержные похвалы Томасу: императрица писала, что он не только искусный врачеватель, но и носитель высоких моральных качеств, которые проявляются во всех его поступках: «Менее чем за три недели моего пребывания здесь я, благодарение Всевышнему, совершенно оправилась. Он – человек благоразумный, мудрый, бескорыстный, полный самоотвержения и к тому ж чрезвычайно праведный; родители его были квакеры, как и он сам, однако ж он покинул их веру, сохранив от нее лишь нравственное совершенство. Я буду вечно признательна этому человеку»[237].

У Екатерины имелись и другие сведения, которые, как она надеялась, влиятельная мадам Бельке могла разнести по многочисленным кругам своих знакомств. Основополагающее намерение императрицы касательно прививки всегда сводилось к тому, чтобы использовать силу собственного примера, побуждая других следовать по ее стопам. Теперь она стала претворять свой план в жизнь. Начала с военной верхушки, служившей при дворе: Томас уже привил графа Кирилла Разумовского, фельдмаршала; затем сделал прививку Григорию Орлову (впрочем, подобно многим своим соотечественникам, любовник императрицы толком не знал, болел ли он когда-нибудь оспой). На Орлова (государыня называла его «героем, подобным древним римлянам лучших времен республики по храбрости и великодушию») процедура не произвела почти никакого действия, так что уже на следующий день он в сильнейшую метель поехал на охоту. Там, где речь шла о риске и новизне, стремление подражать авторитетным фигурам оказалось сильнее разумных доводов. «Весь Петербург хочет прививать себе оспу, и те, которые привили, чувствуют себя хорошо», – хвастливо отмечала государыня.

Запечатав последнее письмо, императрица покинула Царское Село – 1 ноября, в субботу, в дневные часы, через две недели и пять дней после того, как она прибыла туда из столицы. «Она возвратилась в Санкт-Петербург в превосходном состоянии здоровья, к великой радости всего города», – отмечал Томас[238]. Въехав в столицу, она