Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

— Я… — снова начал он.

— Завтра утром, Бьйоргульф, — заявил я, как будто он и не пытался вступить в разговор, — ты заберешь отсюда своих людей. Вы отправитесь на восток, на холмы, и к полудню вас здесь уже быть не должно.

— Мы…

— Все вы, и лошади тоже, на холмы. А если ты останешься здесь, вблизи города, если я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра после полудня, я выпущу кишки дочери Кнута и отправлю их тебе в подарок.

Я одарил его улыбкой.

— Было приятно с тобой побеседовать, Бьйоргульф. Когда отправишь гонца к ярлу, передай ему мои приветствия и скажи, что я оказал ему ту услугу, о которой он меня просил.

Бьйоргульф нахмурился.

— Ярл попросил тебя об услуге?

— Да. Попросил узнать, кто его ненавидит, и выяснить, кто захватил его жену и детей. Ответ на оба вопроса, Бьойргульф, — Утред Беббанбургский. Так ему и скажи. А теперь иди, от тебя несет, как от козьего дерьма, вымоченного в кошачьей моче.

А мы подошли к Глевекестру, и огромные северные ворота медленно открылись, а баррикаду за ними растащили, и люди радостно приветствовали меня с крепостного вала, когда два наших флага пронесли под сводом римских ворот.

Копыта лошадей громко застучали по древним камням, а на улице стоял Осферт, ожидая нас, он выглядел счастливее, чем когда-либо, а рядом с ним находился епископ Вульфхед, который сжег мой дом, а над ними на лошади, покрытой серебром, сидела моя золотая женщина, Этельфлед Мерсийская.

— Я же сказал, что найду тебя, — радостно заявил я ей.

Так я и сделал.

Когда я навещал своего кузена Этельреда, что я делал крайне редко и неохотно, то ехал в его дом за пределами Глевекестра, который ныне, как я предполагал, обратился в пепел.

Я редко бывал внутри города, что был более впечатляющим, чем Честер. Дворец представлял собой башню, сложенную из тонких римских кирпичей, когда-то облицованных мраморными плитами, но теперь большую часть из них пережгли в известь, осталось лишь несколько ржавых железных скоб, которыми раньше крепился мрамор.

Теперь кирпич был увешан кожаными панно с изображением разных святых, среди которых был и святой Освальд, изрубленный злодеем зверского вида, который ревел, показывая окровавленные зубы, а Освальд бессмысленно улыбался, как будто приветствуя смерть.

Ирония заключалась в том, что этой злобной тварью был Пенда, мерсийец, а его по-дурацки выглядящая жертва — нортумбрийцем и врагом Мерсии, но у христиан смысла не сыщешь. Теперь Освальда почитали его бывшие враги, и армия мерсийцев пересекла Британию, чтобы найти его кости.

На полу дворца был выложен один из тех замысловатых узоров из маленьких кусочков, этот изображал воинов, приветствующих своего предводителя, стоящего в колеснице, которую тянули два лебедя и рыба.

Наверное, жизнь в те дни была другой. Большие колонны поддерживали сводчатый потолок, на котором еще кое-где осталась штукатурка, покрытая рисунком, едва различимым на фоне оставленных водой разводов, а в дальнем конце зала возвышался деревянный помост, где кузен разместил задрапированный алой тканью трон.

Второй трон, пониже, очевидно, предназначался для его новой женщины, отчаянно желавшей стать королевой. Я сбросил этот трон с помоста, уселся в алое кресло и посмотрел вниз, на знатных людей города.

Эти люди, церковники и законники, стояли на изображении колесницы и глядели с робостью.

— Глупцы, — рявкнул я. — Вы все — глупцы, которые только и умеют, что лизать зады, нести чушь и совать свои носы куда не следует.

Я собирался насладиться своей речью.

Должно быть, в зале собралось десятка четыре мерсийцев, все они были олдерменами, священниками и танами, оставшимися защищать Глевекестр, пока Этельред искал славу в Восточной Англии. Здесь была и Этельфлед, но ее окружили мои люди, отделив от остальных мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале.

У одной из колонн стояла моя дочь Стиорра, которая жила в доме Этельфлед, и вид ее продолговатого, серьезного и прекрасного лица внезапно оживил в моей памяти образ ее матери.

Рядом с ней стояла еще одна девушка, примерно такого же роста, как Стиорра, но светловолосая, в то время как волосы моей дочери были темными, ее лицо казалось знакомым, но я ее не узнал.

Я бросил на нее долгий и пристальный взгляд, больше ради ее безусловной красоты, а не чтобы освежить память, но я по-прежнему не мог ее опознать, и повернулся к остальным.

— А кто из вас, — спросил я, — командует городским гарнизоном?

Последовало молчание. Наконец, епископ Вульфхед сделал шаг вперед и откашлялся.

— Я, — ответил он.

— Ты! — воскликнул я изумленно.

— Лорд Этельред возложил на меня защиту города, — заявил он в свое оправдание.

Я молча уставился на него.

— Здесь есть церковь? — спросил я наконец.

— Конечно.

— Значит, завтра я отслужу мессу и произнесу проповедь, — заявил я. — Я могу раздавать черствый хлеб и дурные советы как и любой другой, так ведь?

Тишина была мне ответом, раздалось лишь девичье хихиканье.

Этельфлед резко повернулась, чтобы пресечь этот звук, который издавала высокая светловолосая девушка, стоящая рядом с моей дочерью. И тогда я ее узнал, потому что она всегда была легкомысленным и беспечным созданием.

Это была дочь Этельфлед, Эльфвинн, которую я считал ребенком, но она им больше не была. Я подмигнул ей, снова вызвав хихиканье.

— С чего бы это Этельреду ставить епископа по главе гарнизона? — поинтересовался я, вновь обратив свое внимание на епископа Вульфхеда. — Ты когда-нибудь участвовал в битве? Я знаю, что ты сжег мои амбары, но это не битва, вонючий кусок крысиного дерьма.

Битва — это стена из щитов. Это когда ты чуешь запах дыхания твоего врага, что пытается выпотрошить тебя топором, это кровь и дерьмо, вопли, боль и ужас. Это когда ты топчешь потроха собственных друзей, которых разделал враг. Это воины, стискивающие зубы так сильно, что они крошатся. Ты когда-нибудь участвовал в битве?

Он не ответил, просто высокомерно посмотрел на меня.

— Я задал тебе вопрос! — заорал я на него.

— Нет, — признался он.

— Тогда ты не подходишь, чтобы командовать гарнизоном, — заявил я.

— Лорд Этельред… — начал он.

— Наложил в штаны в Восточной Англии, — сказал я, — и гадает, сможет ли когда-нибудь вернуться домой. А тебя сделал главным только потому, что ты раболепный лизоблюд, которому он доверяет, прямо как доверился Хэстену. Это ведь Хэстен заверил тебя, что он захватил семью Кнута, да?

Несколько человек выразили согласие неясным бормотанием. Епископ ничего не ответил.

— Хэстен, — произнес я, — скользкий предатель, и он тебя надул. Он всегда служил Кнуту, но все вы ему поверили, потому что ваши дерьмоголовые священники убедили вас, что Бог на вашей стороне. Что ж, теперь да. Он послал меня, а я привез жену и детей Кнута, а еще я разгневан.

При этих словах я встал, спустился с помоста и медленно пошел в сторону Вульфхеда.

— Я разгневан, — повторил я, — потому что ты спалил мои постройки и пытался собрать ту толпу, чтобы она меня прикончила. Ты объявил, что любой, кто меня убьет, заслужит божью благодать. Помнишь это, вонючий кусок крысиного дерьма?

Вульфхед промолчал.

— Ты провозгласил меня мерзостью. Помнишь? — я вытащил из ножен Вздох Змея, издавший неожиданно громкий скрежет, когда его длинный клинок скользнул по устью ножен.

Вульфхед испуганно забормотал и сделал шаг назад, под защиту четырех священников, которые явно были его сторонниками, но я ему и не угрожал, а лишь перевернул меч и протянул ему рукоять.

— Вот, выпердыш, заслужи благодать божью, убив мерзость языческую.

Он изумленно воззрился на меня.

— Убей меня, тупоголовый слизняк.

— Я… — начал он, а потом запнулся и отступил еще на один шаг.

Я последовал за ним, и один из его священников, юнец, сделал движение, чтобы преградить мне путь.

— Только тронь меня, — предупредил я его, — и я выпущу твои потроха на пол. Я же убийца священников, помнишь? Изгой по воле Божьей.

Я мерзость. Человек, которого ты ненавидишь. Мне убить священника, как другому — осу прихлопнуть. Я Утред, — я снова перевел взгляд на Вульфхеда и опять протянул ему меч.

— Ну, хромой хорек, — подначивал его я, — хватит у тебя духа меня прикончить?

Он покачал головой и опять ничего не ответил.

— Я тот, кто убил аббата Уитреда, — сказал я ему, — и ты меня за это проклял. Так почему бы тебе меня не убить?

Я подождал, заметив ужас на лице епископа, и в тот момент вдруг вспомнил странную реакцию близнецов, когда в ту большую комнату в Честере вошел отец Уиссиан. Я повернулся к Этельфлед.