Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Пол был сделан из многих тысяч мельчайших кусочков, сложенных в рисунок, изображавший какое-то странное морское создание с извивающимся хвостом, на которое охотились три нагих человека с трезубцами. Две обнаженные женщины плыли в огромной ракушке по гребню волны, наблюдая за охотой.

Брунна продолжала свои речи, но я не обращал на нее внимания. Четыре служанки склонились над близнецами Фригг в углу комнаты и нервно наблюдали за мной.

Фригг была в плаще из перьев и сидела на деревянном кресле в центре комнаты. Она тоже наблюдала за мной, но теперь без страха, а с детским любопытством, ее большие глаза следовали за мной по комнате, пока я рассматривал странный рисунок на полу.

— Должно быть, в Риме жили огромные моллюски, — произнес я, но никто не ответил. Я подошел к креслу Фригг и посмотрел на нее сверху вниз, ее спокойные глаза встретились с моими. Ее плащ был изготовлен из тысяч перьев, пришитых к льняной накидке. То были перья соек и воронов, и потому казалось, что черно-синий плащ словно мерцает.

Под странным плащом из перьев она была увешана золотом. Золотые браслеты на изящных запястьях, пальцы блестели от обрамленных золотом камней, шея была увешана золотыми цепями, а волосы, черные, как один из воронов Одина, были собраны на голове с помощью золотой сетки.

— Прикоснись к ней, — и ты мертвец, — заявила Брунна.

Раньше я уже захватывал Брунну в плен, но Альфред, убежденный в том, что она стала правоверной христианкой, настоял на том, чтобы ее отпустить. Он даже стал крестным отцом двух ее детей, Хэстена младшего и Хорика, и я помню тот день, когда ее окунули в святую воду в лунденской церкви и дали новое христианское имя, Этельбрун. Теперь она по-прежнему называла себя Брунной, но носила большой серебряный крест на груди.

— Мой муж убьет тебя, — он плюнула в мою сторону.

— Он много раз пытался, — ответил я, — а я все еще жив.

— Мы могли бы прикончить ее, — предложил Ролла. Он явно утомился сторожить женщин, по крайней мере Брунну. Ни один мужчина не устал бы смотреть на Фригг.

Я присел перед креслом Фригг и заглянув в ее глаза. Она мне улыбнулась.

— Помнишь меня? — спросил я ее.

— Она не слышит, — сказал Лейкнир.

— Знаю, но она понимает?

Он пожал плечами.

— Как и собака? Иногда кажется, что она знает всё на свете, но иногда… — он снова дернул плечами.

— А дети? — поинтересовался я, взглянув на близнецов, молча вытаращившихся на меня из дальнего угла комнаты. Мальчику и девочке было около шести или семи лет, и оба унаследовали темные волосы матери.

— Они разговаривают, — ответил Лейкнир, — и слышат.

— Как их зовут?

— Девочку — Сигрил, а мальчика — Кнут Кнутсон.

— И они бойко разговаривают?

— Обычно не умолкают, — сказал Лейкнир.

И близнецы и правда заговорили, потому что в тот момент произошло нечто странное, что-то, что я и сам не сразу понял.

В комнату вошел Меревал, а с ним до времени поседевший отец Уиссиан в длинном черном плаще, подпоясанном так, что он стал похож на рясу священника, и тут лицо мальчишки вспыхнуло.

— Дядя Уитред! — воскликнул Кнут Кнутсон. — Дядя Уитред!

— Дядя Уитред! — радостно вторила ему девочка.

Уиссиан вышел из тени к огню.

— Меня зовут Уиссиан, — сказал он, и лица близнецов помрачнели.

В то время я не придал этому значения, потому что не отрывал глаз от Фригг, а созерцания такой красоты было достаточно, чтобы лишить любого человека здравого смысла.

Я еще сидел на корточках и взял одну из ее белых рук в свою, она была такой легкой и хрупкой, как птичка в кулаке.

— Ты помнишь меня? — снова спросил я. — Мы встречались у Эльфадель.

Она лишь улыбнулась. Когда мы пришли, поначалу она испугалась, но теперь выглядела вполне счастливой.

— Ты помнишь Эльфадель? — спросил я и, конечно, не дождался ответа.

Я очень мягко сжал ее руку.

— Ты пойдешь со мной, — сказал я ей, — и твои дети тоже, но обещаю не причинить вам вреда. Никакого.

— Ярл Кнут убьет тебя! — заскрежетала Брунна.

— Еще одно слово, — и я отрежу тебе язык.

— Ты посмеешь… — начала она, а потом снова взвизгнула, потому что я встал и вытащил нож из-за пояса. И к моему удивлению Фригг засмеялась. Она смеялась беззвучно, издавая лишь приглушенные гортанные звуки, но ее лицо засветилось от внезапного веселья.

Я подошел к Брунне, а она отшатнулась и съежилась.

— Ты умеешь ездить верхом, женщина? — спросил я. Она лишь кивнула. — Тогда поутру ты отправишься на юг.

Ты отправишься к тому жалкому червяку, которого зовешь мужем, и скажешь ему, что Утред Беббанбургский забрал жену и детей Кнута. И еще скажешь, что Утред Беббанбургский настроен на резню.

Я засунул нож обратно и посмотрел на Роллу.

— Они поели?

— Нет, пока я был здесь.

— Позаботься, чтобы их накормили. И присмотри за ними.

— Присмотреть, — произнес он уныло.

— Только дотронься до нее, — предупредил я, — и тебе придется иметь дело со мной.

— С ними всё будет в порядке, господин, — обещал он.

Этельред начал свою войну, а Кнут надул его, и теперь Кнут находился где-то в Мерсии, убежденный в том, что его враги в смятении. Давняя мечта датчан становилась явью: покорение саксонской Британии.

Правда, я был еще жив.

Той ночью мы почти не спали. Нам было чем заняться.

Финан выбрал из захваченных лошадей лучших, потому что они отправятся с нами. Мой сын возглавил группы, обыскивающие город в поисках спрятанных монет или еще чего-нибудь ценного, что мы могли бы унести, половина людей Меревала охраняла стены, а остальные ломали дома, чтобы собрать дрова и растопку.

Южные ворота сгорели, и мой сын загородил вход двумя тяжелыми телегами. Датчан снаружи было намного больше, чем нас, хотя они этого не знали, и я боялся ночной атаки, но никто не пришел. Я мог различить мерцающие на древней арене костры и другие, у моста, что лежал чуть дальше к югу. Скоро костров станет больше.

Люди Меревала складывали дрова у каждого участка деревянного частокола. Везде, где стену починили, мы разожжем огонь.

Мы спалим городские ворота и стены и лишим город всех защитных сооружений, сделанных не из камня.

Я не мог удержать Честер. Мне бы понадобилось в десять раз больше воинов, так что я собирался его покинуть, и без сомнения, датчане вернутся под защиту римских стен, но по меньшей мере я мог бы облегчить задачу саксонских сил, если они будут атаковать эти стены.

Для починки тех повреждений, что я планировал сделать, понадобится полгода — шесть месяцев, чтобы срубить деревья, обтесать стволы и воткнуть их в каменные обломки укреплений.

Я надеялся, что у датчан не будет шести месяцев. Так что когда спустилась ночь, мы разожгли костры, начав с северной стороны города. То тут, то там разгоралось пламя, освещая эту летнюю ночь, языки пламени взлетали к звездам, а дым закрывал небеса.

Честер был в кольце огня, пламя наполняло его гулом, а искры от костров долетали до соломенных крыш города, которые тоже начали гореть, но к тому времени, как был разожжен последний костер и пылала большая часть города, мы уже оседлали лошадей и были готовы к отъезду. Лишь одна звезда осталась на небе.

Эта звезда зовется Эарендель, утренняя звезда, и она еще сияла, когда мы оттащили две телеги и проскакали через южные ворота.

Мы увели с собой всех лошадей, так что наблюдавшие за нами датчане увидели огромную орду, вырвавшуюся из пылающего города. Мы забрали жену Хэстена, жену Кнута и ее детей, за всеми присматривали воины. Мы взяли с собой и сдавшихся нам датчан.

Мы были одеты для войны — в кольчуги и со щитами, на клинках отражалось пламя, и проскакали галопом по длинной прямой дороге, где я заметил людей, сидящих у костров рядом с мостом, но они продрогли, нервничали, а нас было гораздо больше. Они даже не попытались нас остановить, лишь разбежались вдоль берегов реки, и копыта моей лошади внезапно громко застучали по деревянному мосту. Мы остановились на южном берегу Ди.

— Топоры, — сказал я.

За рекой пылал Честер. Солому и дерево поглотил огонь, они превратились в дым, искры и головешки.

Я подумал, что город это переживет. Он выгорит, и мощеные улицы покроются пеплом, но то, что построили римляне, будет стоять еще долго после нас.

— Мы не строим, — сказал я сыну, — лишь разрушаем.

Он взглянул на меня, как будто я сошел с ума, но я кивнул в сторону наших воинов, разбивавших топорами мост. Я хотел убедиться, что оставшиеся в Честере датчане не бросятся за нами в погоню, а самый быстрый способ для этого был лишить их моста.

— Тебе пора жениться, — заявил я Утреду.

Он воззрился на меня с удивлением, а потом ухмыльнулся.