Простая милость - Уильям Кент Крюгер

нашей неизменной дружбы. Я сказал Джейку, что собираюсь к Дэнни, он вызвался идти со мной, я не возражал. Мать и Эмиль Брандт сидели в гостиной, задернув шторы, и я сказал в прохладный полумрак:

— Мы с Джейком собираемся к Дэнни О’Кифу. Я слышал, ему сейчас нелегко.

— Весь в отца, — сказала мать. Лица ее я не видел, но голос звучал раздраженно.

— Можно нам пойти?

Она не ответила сразу, но Эмиль Брандт что-то ей шепнул, и она сказала:

— Да, но будьте поосторожнее.

Дождь прекратился еще ночью, наступил жаркий и безветренный летний день. Все пропиталось сыростью, земля была мокрая, а влажный воздух, который мы вдыхали, тяготил грудь. Все замерло на Равнинах. Из-за жары шторы были задернуты, тишину не нарушали даже привычные звуки ребяческих игр. Отец говорил, что родители следят за детьми в оба и не отпускают их далеко от дома, пока не разрешится тайна исчезновения Ариэли. Все это напоминало эпизод из "Сумеречной зоны" — как будто все, кроме нас с Джейком, исчезли с земли.

Дверь открыла мать Дэнни. Она посмотрела на нас недоуменно, но вполне доброжелательно. Потом окинула взглядом улицу, и я понял — она боится.

— Дэнни дома? — спросил я.

— Зачем вы пришли?

— Я просто хотел спросить, не хочет ли Дэнни выйти и поиграть.

— Дэнни несколько дней пробудет у родственников в Гранит-Фоллз, — ответила она.

Я кивнул и сказал:

— Я очень сожалею, миссис О’Киф.

— О чем, Фрэнк?

— О ваших невзгодах.

— А я сожалею о ваших.

— Ну тогда до свидания?

— До свидания, Фрэнк.

Она взглянула на Джейка, и я подумал, что она хотела попрощаться и с ним, но, вероятно, не вспомнила его имени — такое часто происходило из-за привычки Джейка молчать на людях.

Мы спустились с веранды, и Джейк спросил:

— Теперь что делать будем?

— Пойдем к реке.

В те времена Равнины заканчивались сразу после дома О’Кифов. Дальше простиралась болотистая местность. Мы пробрались сквозь высокие рогозы по тропке, известной всем детям на Равнинах, и вышли на берег. После двухдневных дождей река вздулась, вода в ней поднялась, а течение стало бурным. Мы бесцельно побрели вниз по реке. Берег постоянно менялся: то песчаный, то илистый, то такой широкий, что мог бы пройти военный оркестр, то такой узкий, что нам двоим можно было пройти только гуськом. Прогалина на поросшей камышом песчаной отмели, где дедушка Дэнни устроил свой шалаш, почти вся был окружена водой. Мы боялись завязнуть, поэтому остановились поодаль. Стоя возле того места, откуда легче всего было подняться по склону и вернуться обратно, мы в тот момент совсем не хотели домой, в эту мрачную атмосферу. Джейк подобрал обломок коряги длиной с его руку и спросил:

— Устроим лодочные гонки?

Я нашел кусок дерева примерно того же размера и ответил:

— Давай!

Мы бросили наши воображаемые лодки в реку, где их сразу подхватило течение, и побежали следом. Лодки закружились, перевернулись и пронеслись мимо топляка, чьи ветки торчали над поверхностью воды, словно пальцы водяных тварей, пытающихся их поймать.

— Моя победила! — закричал Джейк и впервые за несколько дней засмеялся.

Мы добежали до эстакады, где этим летом уже разыгралось столько трагических историй. Там, где вода крутилась вокруг свай, из мусора, принесенного мощным потоком, образовалась небольшая запруда, наши лодки застряли, и соревнование закончилось. Мы стояли на берегу, в тени железнодорожного моста, учащенно дыша и обливаясь потом, наши кроссовки были все в грязи, одежда — в репьях, но на душе было легко, впервые после исчезновения Ариэли.

— Давай сядем, — предложил я.

— Куда? — Джейк оглядел илистый берег.

— Вон туда, — указал я на шпалы над нашей головой.

Джейк начал было возражать, но я уже поднимался по насыпи, и ему не оставалась ничего, кроме как последовать за мной.

Моя рубашка прилипла к вспотевшей спине, я снял ее и перебросил через плечо, Джейк сделал то же самое. За недели, которые мы провели на открытом воздухе, под летним солнцем, наша кожа приобрела ореховый оттенок. Я прошел по эстакаде, сел и свесил ноги. Джейк опасливо осмотрел шпалы, внимательно прислушался и наконец сел рядом со мной. Я вытащил из железнодорожного полотна горсть щебенки и принялся швыряться ею в ветки и другой мусор, проплывавший по реке. Джейк увидел, чем я занимаюсь, и взял горсть камушков для себя.

Так просидели мы несколько минут среди тишины и зноя июльского дня. Небо было безоблачным и синим, поля на другом берегу реки — темно-желтыми, далекие холмы — пятнисто-зелеными, словно черепаховый панцирь, а вода в реке Миннесота — цвета мутного сидра. Я насколько привык к насыщенному аромату долины, что едва замечал сыроватый запашок, поднимавшийся из влажной черной земли под жарким солнцем. Но я заметил, как на мгновение все снова стало, как обычно. Боже, как я хотел, чтобы это мгновение длилось вечно! И с постыдной ясностью я осознал, что сколь сильно ни хотелось мне возвращения Ариэли, еще сильнее мне хотелось, чтобы все просто стало, как раньше.

Джейк бросил камушек и сказал:

— Каждый раз, когда я думаю об Ариэли, меня как будто бьют под дых. Как ты думаешь, Фрэнк, она вернется?

— Конечно.

— Я сначала так думал, но теперь я так не думаю.

— Почему?

— Просто у меня такое чувство.

— Ну так избавься от него, — сказал я и бросил камушек.

— Она мне снилась.

— Правда?

— Она мне снилась на небесах.

Я собирался снова кинуть камушек, даже занес руку, но остановился и посмотрел на брата.

— И как это выглядело?

— Главное, она просто была счастлива. Мне было так хорошо, когда я проснулся.

— Черт побери, хотел бы я увидеть такой сон.

— Ты сказал… — Джейк хотел было опять придраться к моим словам, но осекся. Он посмотрел мимо меня, опустил взгляд и спросил:

— Что это, Фрэнк?

Я посмотрел туда, куда он показывал, — на небольшую запруду из всякого хлама, принесенного