Простая милость - Уильям Кент Крюгер

дождавшись ответа, присоединился к преследователям.

Я стоял под дождем и глядел на опустевшую неровную тропу, которую мы проделали в камышах.

— Это правда? — спросил Джейк.

— Что правда?

— Что он уже покойник? Что они его убьют?

— Он думает, что правда, — ответил я.

— Думаешь, он что-то сделал с Ариэлью?

— Не знаю.

— Я думаю, что не сделал, Фрэнк.

Моя злость мгновенно миновала, и я с тихой горечью подумал, что Джейк прав.

— Побежали, — сказал я и ринулся вслед за всеми.

Гром снова и снова рокотал над нашими головами, в эти мгновения молния отбеливала серую завесу дождя. Ливень был такой сильный, что я ничего не видел на расстоянии тридцати ярдов. Впереди меня не было никого. Мы бежали со всех ног, но у взрослых мужчин ноги в два раза длиннее, поэтому ходят они в два раза быстрее, и нагнать их было делом безнадежным. Джейк поначалу держался рядом со мной, но понемногу отстал, и хотя он крикнул, чтобы я подождал, дальше я побежал в одиночку. Мимо того места, где пятнадцать минут назад мы спустились с Равнин, мимо последнего дома на Пятой стрит, и наконец мимо эстакады над рекой, где и началось мое знакомство с Уорреном Редстоуном.

От бега я совсем выдохся. Весь мокрый, я укрылся под эстакадой, на том самом месте, где лежал мертвец, а рядом с ним сидел Уоррен Редстоун. Я едва переводил дыхание, в боку кололо. От дождя берег стал скользким, и в грязи перед собой я видел следы, которые оставили бегущие люди. Мне даже показалось, что я слышу, как они перекликаются, хотя уверен в этом я не был — завывания ветра и шум лившейся с неба воды заглушали все прочие звуки. Я поднял голову, как Уоррен Редстоун во время нашей первой встречи, когда он заметил, что мы с Джеком подглядываем за ним с эстакады. Надо мной между шпалами было лицо Редстоуна.

Он не двигался. Он не говорил. Он просто лежал ничком на эстакаде и смотрел на меня глазами — темными, старыми и тусклыми, словно два камня, которые десять тысяч лет назад принесло по ледниковой реке, реке, что звалась так же, как и он: Уоррен.

Я вспомнил, что он сказал Джейку при нашей первой встрече: железная дорога подобна реке, стальной реке, которая всегда на месте, но всегда движется. И я понял, что река, по которой собирался плыть Уоррен Редстоун, была совсем не из воды.

Он поднялся. В просветах между шпалами я видел, как он переходил эстакаду. Оставив свое убежище под железнодорожным мостом, я вышел на берег и стал наблюдать, как быстро и осторожно перескакивает он со шпалы на шпалу, опустив голову, чтобы не оступиться и не упасть. Один раз он оглянулся на меня, как будто чтобы удостовериться в моих намерениях, а потом снова сосредоточился на своем бегстве.

Наконец я увидел, как он перешел через эстакаду и скрылся за плотной дождевой завесой.

22

Шериф и его подручные отправились прочесывать железнодорожные пути на другом берегу реки, но Уоррен Редстоун был уже далеко. О встрече с ним я никому не сказал. Как бы я объяснил свое молчание, свое соучастие в его бегстве — вещи, которые я и сам по-настоящему не понимал? Просто мной двигало сердце, а голова за ним не поспевала, и то, что сделано, невозможно отменить. Но на меня взвалилась огромная тяжесть. А в свете всего предстоявшего меня угнетало чувство вины из-за того, что я смолчал.

Поиски продолжались целый день, под проливным дождем, на обоих берегах реки, гораздо дальше Сибли-парка и эстакады, но не привели ни к чему. Люди шерифа обыскали также подвал в доме О’Кифов, где останавливался Уоррен Редстоун. Они надеялись найти что-нибудь, связанное с Ариэлью, — возможно, жемчужную заколку, составлявшую пару с ее медальоном, или золотые часы, которые она надевала в тот вечер, — но ушли ни с чем. Шериф сказал нам, что поставил в известность соответствующие органы во всех соседних округах, и Редстоуна поймают. А сам он тем временем продолжит разыскивать Ариэль.

Джуди Кляйншмидт подтвердила рассказ Морриса Энгдаля и тем самым создала для него алиби, так что его наконец освободили из камеры, в которой он прогостил несколько часов. Шериф признался моему отцу, что он не вполне доверяет ни рассказу Энгдаля, ни словам девушки, но сейчас у него нет иного выбора, кроме как отпустить парня, особенно после того, как медальон отыскался у Уоррена Редстоуна.

К вечеру о происходящем знал весь Нью-Бремен. Приехали дедушка с Лиз, и она взяла на себя заботы о еде, что было очень хорошо, поскольку готовила она чудесно. Эмиль Брандт уехал домой, но потом вернулся обратно, сказав моей матери, что не может сидеть в одиночестве. Карл, который привез его, чувствовал себя неловко в нашем присутствии, перед лицом нашего горя и скоро ушел. "Ливень продолжался, стемнело рано, и после ужина взрослые сидели в гостиной, а мы с Джейком — на веранде. Мы почти не разговаривали и смотрели, как хлещет дождь, едва не срывая листья с деревьев.

Тем вечером время в доме Драмов шло по-другому. Каждое мгновение наполнялось для нас надеждой на лучшее и страшным, почти невыносимым ожиданием худшего. Обязанностью отца было молиться, чем он и занимался часто и истово. Он молился один, молился при нас. Я иногда молился вместе с ним и Джейк тоже, мама — нет. Она просто смотрела в пространство перед собой — не то с недоумением, не то со злостью.

Утром в четверг начали приходить посетители. Соседи и папины прихожане заглядывали на минутку, принося с собой добрые пожелания, запеканку, буханку домашнего хлеба или пирог, чтобы освободить мою мать от кухонных хлопот. Дедушка с Лиз приехали рано, Лиз принялась за готовку, а дедушка встречал посетителей у дверей и благодарил от имени моих родителей, а в перерывах он и Лиз сидели вместе с моей матерью и Эмилем Брандтом, который не отходил от нее ни на шаг. Из Манкейто приехал Конрад Стивенс, окружной пресвитер, и предложил отслужить воскресные службы вместо моего отца. Отец поблагодарил его и сказал, что подумает.