Простая милость - Уильям Кент Крюгер

дедушка и Лиз ушли, а Джейк спал, я лежал, не смыкая глаз, и слушал завывания ветра за окном. Я подумал, что близится гроза, но грома не услышал, а когда подошел к окну, то с удивлением обнаружил, что небо ясное и звездное, и скоро взойдет луна.

Я не мог избавиться от мыслей об Уоррене Редстоуне. Меня угнетало чувство вины, что я позволил ему уйти. Я пытался молиться, но не мог подобрать слов, кроме того, что раскаиваюсь сильнее, чем когда-либо прежде. Я по-прежнему видел перед собой, как в речном потоке колышутся волосы Ариэли и ее красное платье, а Редстоун удаляется по эстакаде. Я стиснул кулаки и прижал их к глазницам, как будто выталкивая эти образы из головы.

В коридоре зажегся свет, и я услышал, как отец беспокойно, тяжелой поступью спускается по лестнице. Я вышел из комнаты. Что творилось в гостиной, я не видел. Лишь одинокая лампа тускло освещала ее. Я слышал голос отца:

— Посидеть с тобой?

Ответа не последовало.

— Может быть, закрыть окна, Рут? Близится гроза.

— Мне хорошо с открытыми.

— Не против, если я посижу тут и почитаю?

— Делай, что хочешь.

Все стихло. Потом мать спросила:

— Библия?

— Я нахожу в ней утешение.

— А я нет.

— Я не буду читать вслух.

— Если тебе непременно нужно читать эту книгу, читай в другом месте.

— Ты гневаешься на Бога, Рут?

— Не разговаривай со мной подобным тоном.

— Каким тоном?

— Как будто я из твоей паствы. Пустое дело. Мне не нужно твоей помощи, Натан. И той, которую предлагает эта книга, тоже.

— Какой помощи ты бы хотела?

— Не знаю. Но не такой.

— Хорошо. Тогда я просто посижу.

Последовали несколько мгновений напряженной тишины, потом мать сказала:

— Я — спать.

Судя по тому, как она это сказала, я подумал, что ее раздражало присутствие отца, хотя, чем именно он ее разозлил, я не знал. Я услышал ее шаги, быстро вернулся в спальню и лёг, оставив дверь открытой. Я слышал, как она поднялась по лестнице, вошла в ванную, слышал, как побежала вода в раковине, слышал, как мать почистила зубы и прополоскала рот. Прошла по коридору, вошла в спальню и закрыла дверь. Отец не поднялся следом за ней.

Я долго лежал в постели, слушая, как ветер раскачивает и трясет деревья. Я еще не спал, когда услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Я спрыгнул с кровати, подбежал к окну и увидел, что отец направляется в церковь.

Он вошел внутрь и скрылся от меня во мраке.

В пижаме и босиком я спустился вниз и пошел следом за отцом. Ночь была теплая, и ветер обдавал меня горячей волной. Я поднялся по ступеням церкви и заметил, что дверь закрыта не полностью, а от ветра приоткрылась еще сильнее, так что я проскользнул вовнутрь совершенно беззвучно. Мои глаза уже привыкли к ночному сумраку, и я разглядел перед алтарем темный силуэт отца, стоявшего ко мне спиной. Отец чиркнул спичкой и зажег свечи по бокам от алтарного креста. Задул спичку, опустился на колени перед алтарем и наклонился так низко, что лбом коснулся пола. В таком положении он пробыл довольно долго, не издавая ни звука, так что я подумал, не лишился ли он сознания.

— Капитан?

Из двери, ведущей в подвал, вышел Гас. Отец резко выпрямился и поднялся на ноги.

— Что такое, Гас?

— Ничего, я услышал, как наверху ходят, и подумал, что это ты. Подумал, что тебе нужна компания. Я ошибся?

— Нет, Гас. Проходи.

Я быстро припал к полу и съежился в тени возле входной двери. Отец прислонился спиной к алтарю, Гас подошел к нему и тоже привалился к алтарю в непринужденной позе.

— Мне и правда была нужна компания, Гас, — сказал отец. — Я надеялся, что Бог скажет мне что-нибудь.

— Например, Капитан?

Отец молчал, а поскольку свечи горели на алтаре позади него, лицо отца оставалось в тени, и я не видел его выражения. Наконец он ответил:

— Я раз за разом задавал ему одни и те же вопросы. Почему Ариэль? Почему не я? Ведь это мои грехи.

Зачем наказывать ее? Или Рут. Это ее убивает, Гас. И мальчики, они не понимают, им просто больно. Это моя вина. Во всем моя вина.

— Думаешь, Бог так поступает, Капитан? — сказал Гас. — Черт побери, это совсем не то, что ты говорил мне все эти годы. А что до твоих грехов, то ты, наверное, имеешь в виду войну, а разве не ты всегда говорил мне, что тебя, меня и всех нас можно простить? Ты говорил мне, что нисколько в этом не сомневаешься, как не сомневаешься в том, что солнце всходит по утрам. И скажу тебе, Капитан, ты выглядел при этом таким уверенным, что и меня заставил поверить. — Гас подался вперед и посмотрел на свои руки, в сиянии свечей казавшиеся бледно-восковыми. — Я совершенно не вижу, каким образом Бог, о котором ты распинаешься передо мной и всеми остальными, ответствен за то, что случилось с Ариэлью. Я не верю, что Бог станет наказывать этого милого ребенка, чтобы призвать тебя к ответу. Нет, сэр, ни на йоту не верю.

Странно было слышать такое от Гаса — обычно он подвергал сомнению все, о чем проповедовал мой отец.

— По-моему, Капитан, ты просто потерял равновесие. Как будто тебе съездили по лицу. Когда ты придешь в себя, то увидишь, что был прав с самого начала. Конечно, тебе неприятно, что я издеваюсь над твоей религиозностью, но черт меня побери, если в глубине душе я не благодарен тебе за твою веру. Кто-то должен верить. За всех нас, Капитан.

Гас замолчал, и я услышал какие-то странные и невнятные звуки, которые делались все громче и разносились по святилищу. Сначала я не понял, что это за звуки и где их источник, а потом осознал, что это плачет мой отец. Горькие рыдания вырывались из его груди и отражались от стен.