Простая милость - Уильям Кент Крюгер

под мелодию, которую наигрывала смерть, и мне стало немного жаль Хальдерсона — ведь он просто пытался проявить любезность. Я испытал облегчение, когда Корделия принесла имбирное пиво, а Хальдерсон ушел обратно за аптечную витрину.

Спустя десять минут вошел Дойл. Он был в полицейской форме и сразу направился к нам с Гасом.

— Увидел твой мотоцикл у входа, — сказал он.

— Да, мы с Фрэнки только что прокатились по окрестностям.

— Очень сожалею о твоей сестре, Фрэнк. Обещаю, мы найдем ублюдка, который ее убил.

— Ты о чем? Я думал, она утонула в реке, — сказал Хальдерсон. Как только появился Дойл, аптекарь снова вышел из-за витрины.

— Согласно предварительному докладу коронера, все не так просто, — сказал Дойл и уселся на табурет рядом с Гасом.

— Не сейчас. — Гас кивнул в мою сторону.

— Я хочу знать, — твердо проговорил я.

— Думаю, не стоит, — буркнул Гас.

— Мне кажется, мальчик имеет право знать, — сказал Дойл.

— Не тебе решать, — возразил Гас.

— Черт побери, он все равно узнает рано или поздно.

— Расскажите мне, — потребовал я.

Дойл не обратил внимания на укоризненный взгляд Гаса.

— Коронер говорит, что твоя сестра захлебнулась, но погубила ее не река. Он полагает, что ее ударили по голове и, вероятно, в бессознательном состоянии столкнули в воду. Он хочет, чтобы из Манкейто приехал какой-то бывалый медицинский эксперт и провел полное вскрытие.

"О боже, только не это", — подумал я.

— Есть предположения, кто это сделал? — спросил аптекарь.

— Вероятнее всего, индеец, — ответил Дойл. — Редстоун. У него оказался ее медальон.

Чувство вины захлестнуло меня приливной волной, и голова закружилась.

"О Боже, о Боже, — думал я. — Я позволил ему уйти".

А потом, не в силах вынести эту вину, я ухватился за неясное ощущение, что Редстоун совсем не такой, каким его считают все остальные.

— Он сказал мне, что нашел медальон, — выдохнул я.

— И ты ему поверил? Индейцу? — Дойл посмотрел на меня, как на идиота.

Его заинтересованность была заинтересованностью полицейского. Он имел дело с фактами. Как он мог понять мои чувства по отношению к Уоррену Редстоуну? Тем не менее я отчаянно возражал.

— Зачем ему было вредить Ариэли? Он ее даже не знал.

— Готов поспорить, вскрытие покажет, зачем, — загадочно проговорил Дойл и глубокомысленно взглянул на Гаса.

— Он этого не делал, — по-детски, вопреки всему настаивал я.

Возможно, чтобы я не выставил себя еще глупее, или чтобы отвлечь меня от чрезмерных размышлений над завуалированными намеками Дойла насчет вскрытия, Гас спросил у своего приятеля:

— А если это был не индеец?

— Мой следующий подозреваемый — Моррис Энгдаль, — пожал плечами Дойл.

Для меня это стало огромным облегчением, и я уцепился за эту возможность.

— Эта девица, которая с ним была, она шалава, — сказал я. — Готов поспорить, все, что она рассказала о том вечере, неправда.

— Она шалава? — Дойла такое определение явно позабавило. Он ухмыльнулся и сказал: — Когда шериф их найдет, я обязательно поставлю его в известность.

— Найдет? — переспросил Хальдерсон.

— Он их как раз ищет, — сказал Дойл. — Оба куда-то исчезли, Энгдаль и его подружка.

— Это ничего не доказывает, — заметил Хальдерсон.

— Возможно, нет, но на подозрения наводит. — Дойл взглянул на меня. — Твой отец наверняка все это знает. Насколько я понимаю, он постоянно общается с шерифом. Да и Гас наверняка все это знает.

Я взглянул на Гаса и по его лицу понял, что он и впрямь все знает.

Я спрыгнул с табурета и вышел из аптеки. Гас бросился за мной.

— Подожди, Фрэнк.

— Я пойду домой, — бросил я через плечо и зашагал дальше.

Он поравнялся со мной.

— Чего ты от меня хотел, Фрэнк? Твой отец велел, чтобы я ничего не говорил.

— Он мог бы сказать и мне.

— Он не хочет, чтобы вы с братом страдали еще сильнее.

Мы прошли мимо парикмахерской, сквозь открытую дверь которой раздавался голос Герба Карнила, комментирующего матч с участием "Близнецов".

— Мы бы все узнали рано или поздно, — сказал я.

— Возможно, лучше поздно, Фрэнк. Вам уже хватило дурных вестей.

Я не согласился с Гасом. Мне хотелось правды, какой бы горькой она ни была. И я рассердился на отца за то, что он скрывал ее от меня.

— Он должен был мне рассказать, — повторил я.

Гас остановился, я тоже. Обернувшись, я увидел, что он стоит прямо на моей тени, падающей на тротуар, и строго смотрит на меня.

— Думаешь, твоя мать выдержала бы это? Боже, Фрэнки, подумай головой. Конечно, тебе больно. Думаешь, ему не больно? О господи, — сказал Гас с неизбывным отвращением. — Хочешь домой, так иди.

Он направился обратно к мотоциклу, а я — прямо домой. Сунув руки в карманы, в длинных косых лучах предвечернего солнца я шагал по Мэйн-стрит, теперь казавшейся такой незнакомой. Дошел до Сидар — стрит, по которой каждый будний день с сентября по июнь мы с Джейком ходили в школу. Вот перекресток с Эш-стрит, а на нем — дом Гуттенбургов, рядом с которым однажды зимой мы с Джейком, Дэнни О’Кифом и Скипом Гуттенбургом построили снежную крепость и воевали с братьями Брэдли, жившими напротив. Вот Сэндстоун-стрит, а в одном квартале к северу — парковка возле бара "У Рози", где мы с Джейком разбили фары у "форда" Морриса Энгдаля. Эти улицы и воспоминания о них принадлежали совсем другому времени и даже другому человеку. Словно бы смерть Ариэли вытолкнула меня в другой мир, в котором я был чужаком. Лучше бы Гас не привозил меня обратно с нашей поездки по сельским дорогам. Никогда еще я не чувствовал себя таким бесприютным, таким одиноким.

Я заслышал рычание мотоцикла задолго до того, как Гас остановился рядом со мной.

— Запрыгивай! — крикнул он, силясь перекрыть рев мотора, и кивнул на коляску.

Я не стал возражать.

Ночью, когда Эмиль Брандт,