Стивен Эриксон Кузница Тьмы - Карбарн Киницик

Слова плыли к ней, падали в пустоту по сторонам, не рождая эха. От продолжил поход.

Кория шла следом. - Это Азатенаи.

- Очень хорошо, - отозвался он, не оборачиваясь.

- И что они этим хотят сказать?

- Спроси Джелеков. Ба, слишком поздно. Глупцы ушли, поджав хвосты меж волосатых лап. Ты была им нужна, чтобы думать. Еще одна безделушка. Вот интересно, что твои сородичи сделают с двумя десятками щенков - Солтейкенов?

- Не знаю. Приручат, наверное.

Смех Ота был резким, ранящим. - Чтобы приручить, нужно воспользоваться преимуществом разума. Им никогда не приручить этих зверей, ибо они могут быть дикими, но они не тупы.

- Тогда... став заложниками, они узнают пути Тисте и не станут видеть в них чужаков, врагов.

- Ты в это веришь? Возможно, так и будет.

Тропа вела вверх, хотя уже не так круто, чтобы скользили ноги. Однако они начали уставать. - Учитель, вы этого ожидали?

- Некоторым образом.

- О чем вы?

- Дитя, нас пригласили.

- Кто?

- Это еще нужно узнать.

Она знала, что ведет жизнь скромную, но уже догадывалась, что большинство искусов оказываются пустыми. Идти можно лишь вперед, но никто не может поклясться, что впереди ждет лучшая жизнь. Потенциал кажется бременем, возможности кажутся идущими по следу волками. Мечты о божественной власти были обрывками детства; они развеваются сзади клочьями паутины, усталыми флажками давнего празднества. Она вспомнила вдруг о куклах в безмолвных, темных пределах сундука - глаза смотрят в никуда, уста улыбаются никому. Теперь он далеко позади - не дотянешься, не побежишь к нему через комнату. В этом месте царит тишина, тихая, как окружающая комната и вся крепость. Как куклы жили в сундуке, она с Отом обитала в крепости, и может статься, что это владение - лишь иная версия, что все дело в размере.

Боги и богини тоже в своих комнатах. Она почти могла их видеть - стоят у высоких окон, выглядывают, грезя о лучших местах, лучших временах, лучших жизнях. Как у кукол, их глаза устремлены в широкие дали и ничто более близкое не заставит их пошевелиться. Ни на миг.

Но теперь ее одолевают более странные воспоминания. Комната в башне, мертвые мухи на каменной решетке оконного проема, на выгоревших стекляшках, словно в бешеной жажде бегства они забили себя до смерти, пытаясь коснуться недостижимого света. Не нужно было убирать с окна паутину, потому что пауки умело кормятся безрассудными мухами.

Не есть ли будущее лишь череда миров, в которых мы жаждем жить? Каждый недосягаем, но чистый свет и чудные виды разворачиваются без конца. И вправду ли бешеная жажда и отчаяние столь различны?

Казалось, они поднимались половину дня, но тропа впереди так и вилась вверх. Огонь пылал в мышцах ног, заставляя думать о торфяных пожарах - некое воспоминание детства о месте, где лес умер так давно, что сгнил на земле слой за слоем, и все пропитано водой цвета ржавчины. Она вспомнила груды шкур, вынимаемых из прудов, каменные грузила на перепутанных черных веревках. Вспомнила жесткие волосы внутри - день был холодным и воздух кишел мошкарой - сверкнули ножи, рассекая связки, и шкуры рассыпались...

Столь внезапно пришедшие воспоминания заставили Корию встать на месте.

Шкуры Джелеков.

Очевидно, От ощутил ее отсутствие, ибо повернулся и сошел вниз.

- Учитель, - сказала она, - расскажите о первых встречах Джелеков и моего народа.

Выражение лица Джагута наполнило ее тоской.

Когда он не стал отвечать, она продолжила тоном тусклым, но упрямым: - Я кое-что вспомнила, учитель. Мы ничего не понимали в Солтейкенах, верно? Огромные волки, которых мы убивали, оказались на деле народом. Мы убивали их. Охотились за ними, ведь наши души так жаждут охоты. - Ей захотелось сплюнуть при последнем слове, однако оно упало столь же безжизненно, как и все прочие. - Мы срезали шкуры с трупов и дубили в болотах.

От жестом велел ей идти, и они зашагали снова. - Происхождение Джелеков - загадка, заложница. Перетекая в двуногую форму, они имеют некое сходство с Бегущими-за-Псами с дальнего юга. Может, лица более звероподобны, но едва ли это должно удивлять - морозный мир севера суров к своим жителям.

- Бегущие-за-Псами общаются с ними?

- На юге ныне живут Жекки. Возможно, они общаются.

- Мы охотились на них. Забавы ради.

- Таково наследие самых разумных существ - время от времени наслаждаться резней, - ответил От. - Так мы играем в богов. Лжем самим себе, создав иллюзию всемогущества. Одна лишь мера есть для мудрости народа, и это умение удержать руку. Не сумей ограничить себя, и убийство выглянет из глаз, и все твои претензии на цивилизованность прозвучат пусто.

- Такое наследство есть и среди Джагутов?

- Настало время, Кория, когда Джагуты перестали шагать вперед.

Тут на нее напала легкая дрожь, словно он коснулся ее недавних раздумий, отлично всё понимая.

- И тогда перед нами предстал выбор, - продолжал От. - Продолжить путь вперед или развернуться, открыв благо возвращения по недавнему пути. Мы стояли на месте, споря сотни лет, и наконец, во взаимном и вполне заслуженном отвращении каждый выбрал путь по себе.

- Так окончилась ваша цивилизация.

- Ну, ее вообще почти не было. Да и мало у кого... Итак, ты нашла мрачное воспоминание и готова его мусолить? Пора принимать важное решение. Выплюнешь или проглотишь?

- Я уйду от цивилизации.

- Не сможешь, она внутри тебя.

- Но не внутри вас? - требовательно спросила она.

- Не глупи, Кория, - сказал он, и голос приплыл, тихий, как шелест ножа о точильный камень. - Ты видела мой набор оружия. Почти все аргументы железа - для споров цивилизации. Какие краски мы наложим на лица? Под каким именем явимся? Перед какими богами должны склониться? Тебе ли отвечать на эти вопросы за меня? Я взял секиру, чтобы защищать свою вольность - но знай: отзвуки этих чувств ты будешь слышать эпоха за эпохой.

Она фыркнула: - Воображаете, я проживу целые эпохи, учитель?

- Дитя, ты будешь жить вечно.

- Убеждение ребенка!

- И кошмар взрослого, - отбрил он.

- Хотели бы, чтобы я не взрослела? Или счастливы, воображая мои вечные кошмары?

- Выбор за тобой, Кория. Выплюнь или проглоти.

- Я вам не верю. Не буду я жить вечно. Никто не вечен, даже боги.

- И что ты знаешь о богах?

- Ничего. "Всё. Я стояла с ними у окна. Во тьме сундука глаза ничего не видят, но не знают об этом". Она могла бы перед уходом вынуть кукол. Посадить рядком у окна, между мертвых мух, и прижать плоские лица к грязным стеклам. Могла бы приказать им увидеть все, что можно увидеть.

Но, хотя она была некогда богиней, но не такой жестокой.

"Мы не мухи".

Однажды она пришла к окну, чтобы увидеть: мухи пропали. Солнечное тепло вернуло всех к жизни. Тот день стал самым страшным днем детства.

"Нужно было скормить их паукам. Если бы я не смела их жилища... В этом месте..." - Я многое начала вспоминать, - сказала она вслух.

От хмыкнул, не поворачивая головы и не сбавляя шага. - И это твои воспоминания?

- Думаю, да. Чьи же еще?

- Еще нужно понять, заложница. Но начало положено.

"Майхиб. Сосуд. Желающий наполниться. Сундук с куклами. Тянись же быстрее! Выбери одну ради самой жизни - выбери одну!"

Ее осадило другое воспоминание, но явно не настоящее. Она была вне башни, висела в горячем полуденном воздухе. Перед ней было окно, сквозь серое стекло она увидела ряды и ряды лиц. Она плыла, всматриваясь в них, удивляясь унылым выражениям.

"Ну, теперь я, кажется, знаю, на что смотрят боги и богини".

Драгоценные камни скрипели и ломались под ногами. Она вообразила себя старой, сломленной и согбенной, и в руках все золото, серебро и самоцветы мира, а в сердце жадное желание... она знала, что отдала бы всё ради... ради одной детской мечты.

Дети умирают. Ферен не отпускала этих слов из разума, спеленутая и сжавшаяся в горьких объятиях. Иные выпадают из утробы с закрытыми глазами, и теплота крови на лицах - лишь злая насмешка. Они исторгаются в волнах боли, только чтобы недвижно улечься в мокрых ладонях. Ни одна женщина такого не заслуживает. Для других отмерена пригоршня лет, которые лишь потом кажутся короткими - крики голода, хватка маленьких рук, сияющие глаза - кажется, они мудры, знают нечто невыразимое... А затем однажды глаза смотрят из-под приспущенных век, но не видят ничего.

Неудача жестока. Судьба привыкла входить в опустевшие комнаты с непринужденностью завзятой мошенницы. Дети умирают. Для чужих ушей сетования матерей звучат скучно. Все отворачиваются и смотрят в землю, или усердно изучают горизонт, словно там есть чему меняться.

Она помнила выражение лица Ринта, любимого брата, и уже научилась понимать, что оно означает. Помнила старух, хлопотавших с деловитым видом и не желавших встречать ее взгляд. Помнила свою ярость при звуке детского смеха, и как кто-то кричал на детей, заставляя замолчать. Не то чтобы смерть была редкой гостьей... Она всегда крадется рядом, холодная словно тень. Нет, грубая правда в том, что мир бьет душу, пока не согнет кости и не разорвет сердце.