Доверие - Димитр Ганев

с с концертами аж до самой Молдавии. Ты почему не захватил с собой мандолину, татко?

— Я принесу ее с собой в следующий раз, — пробормотал портной.

— Я хочу знать имена тех людей, которые пришли вам на помощь, — сказал вдруг отец Кирилла. — Я готов всю жизнь шить им одежду бесплатно.

— Какой-то человек с поля… бросился к нам, — ответил Галин.

— Вы его знаете?

— Нет, татко, — ответил Кирилл.

— И не поинтересовались, кто он? — спросил старик.

— Мы его найдем, как только выйдем отсюда, — пообещал Галин.

— Нельзя оставлять человека без внимания, — вставил новенький, поглаживая едва приросшую пересаженную кожу.

«Чем же заниматься после выписки?» — с тревогой подумал Галин. Всякий раз, когда он начинал думать об этом, у него от волнения поднималась температура.

…Память хранила воспоминания о людях, которые были счастливы оттого, что их фотографировали; они спорили о достижениях технического прогресса, об изобретательности человека, а все кончилось страхом, испугом. После взрыва все вокруг замерло, ракетная площадка опустела, инстинкт самосохранения словно пришпоривал удирающих людей. Люди лезли через ограду из колючей проволоки, прыгали через канавы, некоторые даже забыли о своих машинах, запаркованных у моста…

Новенький нарушил его размышления:

— Вот лежу я здесь с этим куском новой кожи. Чужая она, хотя теперь и моя. Здоровье ни за какие деньги не купишь. Выпишут меня отсюда, отправлюсь в путешествие по земле. Вы даже представить себе не можете, ведь я еще не был на море!

— А что ты хочешь увидеть? — спросил Галин.

— Я мало что видел! — Сапожник оживился, заметив в дверях доктора Паскалеву. — Входите, доктор, мы вас давно ждем!

— Когда меня выпишете, доктор? — спросил Кирилл, спуская ноги с кровати.

— А ты не торопись! — ответила она. И обратилась к Галину: — А вы готовитесь к выписке? Ваша кожа в хорошем состоянии, раны зажили. А как ваша заплаточка? — спросила Паскалева у сапожника.

— Корявая. Я надеюсь, со временем отшлифуется и примет цвет такой же, как остальная кожа.

— Цвет у нее твой… А какое это имеет значение, Лазеров?

Галин уловил ее неожиданный взгляд, в котором скрывалась просьба или удивление.

Паскалева направилась к выходу, у порога повернулась, и Галин снова увидел мольбу в ее больших, красивых глазах.

Кирилл рассматривал себя в зеркальце с фотографией Лили Ивановой на обратной стороне. Он тщательно изучал свое лицо. Оно было изуродовано огнем, рубцы, словно борозды от плуга, тянулись к ушам и шее. Страшные пятна обезобразили его руки.

— Эх, какой же перезревший помидор из меня вышел! — проговорил, со вздохом Кирилл, спрятал под подушку зеркальце, лег на спину и глубоко задумался.

«Видимо, он сломлен. Неужели появился на свете еще один равнодушный человек? Очень часто невзгоды не закаляют, а подавляют человека, делают его злобным или равнодушным. Лучше быть злым, чем равнодушным», — думал Галин. Галину вдруг захотелось напиться. Редко у него появлялись такие желания, но сейчас бутылка коньяка «Плиска»… Выпил бы, может быть, удалось связать порвавшуюся ниточку с Кириллом.

— Ни в какую Италию не поеду до тех пор, пока не отрастет борода. Как думаете, пойдет мне борода? — спросил Кирилл.

— Я думаю, что партизанская борода тебе очень пойдет, — посоветовал ему новенький.

— Только смотри не стань похожим на тех, которые болтаются по кафе, — предупредил Галин.

— А что, разве это плохо? Поглаживай себе бороду, попивай кофе, и никакая тебя молния не ударит…

Новенький заерзал под одеялом ногами.

— Будешь ходить по Риму, можешь увидеть и самого папу, он тоже носит бороду.

— И чего вы пристали со своими папой, кафе! — засмеялся Кирилл.

Галин медленно вытащил содержимое несессера и подумал: «Смеется — это хороший признак».

— А знаете, ребята, недавно я прочитал про одного ламу о том, как он сжег себя добровольно. Может быть, была зима, и он хотел согреться, сжигая свое глупое сало, — шутливо проговорил сапожник.

— Послушай, — обратился Кирилл к Галину, — я считаю, что взрыв произошел не от грозового разряда…

Галин от неожиданности чуть было не порезался безопасной бритвой.

— А что ты думаешь по этому поводу? — спросил Кирилл.

— Что мы недосмотрели? Спроси лучше себя, Кирилл. Мне кажется, прежде чем бежать и заниматься… — Галин умолк, подумав, что Кирилл взрослый мужчина и не нуждается в чьих-то советах.

С улицы донесся вызывающий женский смех, и новенький выглянул в окно и цокнул языком:

— Отсюда все женщины мне кажутся ужасно красивыми. Только вот на таком расстоянии не позволяют ничего лишнего.

— Позволяют, позволяют, только кому и когда? — вдруг вмешался Кирилл.

— Женщины сегодня курят, как старые цыганки. Ты погоди, придет время, и начнут отпускать бороды, — не умолкал новенький.

— Любая женщина может быть красивой, — задумчиво проговорил Кирилл, — только это надо уметь увидеть.

Жены вошли почти одновременно в палату, словно им было необходимо вместе предстать перед своими мужьями. Вытащили свертки с книгами и сладостями, хотя было запрещено приносить продукты. Леда опять стянула волосы в пучок, под глазами появились морщины и синяки. Она выглядела гораздо старше своего возраста. После смерти сына у нее заболело сердце и что-то в ней надломилось. Галин с женой даже боялись говорить о втором ребенке. Сейчас она держала под руку Дану, которая с каждым днем пухла как на дрожжах.

«У Кирилла будет третий ребенок, а у меня ни одного», — подумал Галин и сразу понял, почему Леда проявляла такую заботу о беременной. Галин знал, что в школе Леда была уравновешенной, как и он, но, когда они оставались дома, вдвоем, их одолевала зловещая тишина. Они даже не пытались заполнить ее разговорами. Им не удавалось вернуть то терпеливое согласие, которое согревало их прежде.

Странно, сегодня она казалась ему какой-то успокоенной и бодрой. Может быть, близость Даны благотворно подействовала на Леду?

— Будем крестными ребенка… Мы уже договорились с Даной, — сказала Леда. — Назовем ребенка редким именем, например, Жейна, Сирма.

— Мне почему-то кажется, что у вас будет девочка, — пророчески заявил Галин. — Я от своей бабушки унаследовал искусство узнавать по походке женщины, кто у нее родится — мальчик или девочка.

Кирилл молча улыбался и смотрел на Дану. Она отвечала ему взглядом, говорящим, что все хорошо, ее рука нежно сжимала руку Кирилла.

— Не надо смотреть на меня таким завороженным взглядом. На женщину в моем положении нельзя смотреть так, — прошептала Дана.

— Правильно, — одобрил Галин, — есть добрые и недобрые глаза. С детских лет помню одного человека: у него были такие страшные глаза, если он взглянет на летящую птицу, она камнем падает на землю. — Он был доволен: Леда была здорова, Леда волновалась, словно ей предстояло рожать.

Галин и Кирилл проводили жен до главного